Неужели, ты и вправду здесь, Крам? Спустя столько лет упорной «борьбы» и стараний ты там, куда тебя тянуло, куда звало тебя сердце. Твое имя в самом верху списка поступивших студентов. Ты – гордость. Гордость отца. Гордость своей страны. Гордость Дурмстранга. И не желаешь останавливаться на достигнутом. Но, может быть, стоит хотя бы сегодня расслабиться? Пусть даже вечно пасмурная Англия за окном твоей новой квартиры пока и не располагает к уюту.

В твоих руках – приглашение. Вечер «избранных». Самых лучших. Это, безусловно, про тебя. Но хочется ли тебе идти туда, Крам? Все эти великосветские мероприятия и званые ужины – это ведь не твое, правда? Совсем не твое. Тебе некомфортно в месте массовых сборищ, где все строят из себя «леди и джентльменов», где все рассматривают тебя, словно гиены перед тем, как полакомиться легкой добычей, где ты, лишь новый повод для всеобщего обсуждения и свежих сплетен. Необъезженная серая лошадка. Но, определенно, вызывающая интерес у всех. Будто тебе до этого не хватало так называемых «званых ужинов».  Сплошная скука и пустая трата времени, не правда ли? Может, стоит провести этот вечер более продуктивно? Например, лучше познакомиться с вот-вот полученными учебниками.

Ты – лакомый кусочек. Дочь Виктора Крама. Тебя везде ждут, тебе везде рады. Только вот ты не рада никому. Тебе не интересны все эти люди, что жаждут урвать своими острыми зубами хоть каплю твоего драгоценного времени и внимания. Тяжелый вздох и лист пергамента с идеально поставленным почерком мягко ложится на журнальный столик.
- Ну, что скажете, ребята? Идти?
Твою ногу обвивает сине-черная змея, еще одна, маленькая и нежно бежевая – гордо «восседает» на тонкой ладони, третья ,но уже белая, как снег – на плечах. Они смотрят на тебя, озабоченно, и кажется, понимающе. Улавливают твое волнение и нерешимость. Легкое, ненавязчивое шипение, как речь, которую можете слышать и понимать только вы. Говорят, что тебе нужно расслабиться и еще один вечер, последний, провести время на этом официальном вечере. А дальше… дальше учеба, и будет совсем не до этого.

Аккуратно, почти бесшумно,  в полу мраке квартиры, ты идешь в спальню. Там, в углу, есть еще одна дверь. Большая гардеробная. Отец постарался, чтобы все в твоей новой квартире было идеально. Ведь это - подарок на поступление в университет. Свободной рукой ты открываешь дверь. Взгляд разбегается при встрече с множеством платьев. Но ты знаешь, что именно тебе нужно. И достаешь это.
- Всего пара часов и я вернусь домой. Обещаю.
В ответ, приободряющее шипение и, казалось бы, едва уловимые кивки трех змеиных голов-друзей.

***
Большие, массивные двери банкетного зала отворяются, как только ты приближаешься к ним, с гордо поднятой вверх, головой. Ткань легкого, шелкового платья цвета металла, цвета стали, идеально облегает все изгибы твоего юного, и, безусловно, сексуального, тела. Шлейф платья тянется за тобой по идеально начищенной поверхности пола, так, что можно смотреться в него, вместо зеркала. Но нельзя опускать голову. Ни в коем случае. Это не в чести для бывшей ученицы Дурмстранга. Это не в чести для дочери Виктора Крама. Если бы не твое умение контролировать свои эмоции и не тысячный, на твоем счету, званый ужин, любой, и даже слепой, заметил бы, как ты волнуешься. Как вздымается полная грудь в глубоком вырезе этого платья. Ты ступаешь элегантно, почти плывя. Словно твои ноги и вовсе не касаются пола. Но ты отчетливо слышишь, как каблуки стучат. Или же, это твое сердце, милая?

Любезно предложенный мимо пролетающим разносом бокал шампанского. Отказываешься, даря пустоте благодарную, и в то же время, извиняющуюся улыбку. Алкоголь – не твой профиль. И уж тем более хорошо воспитанная дама не должна употреблять спиртное у всех на виду, пусть даже и такое безобидное, как шампанское.

Вокруг тебя все разбрелись на компании. Тебе нигде нет места. Ты никого здесь не знаешь. А потому и остаешься стоять в центре зала, у всех на виду. Красивая, «холодная» и чужая. И кажется, дома ты окажешься раньше, чем предполагала сама.

Много лет назад…
«…Топот маленьких ножек разносился гулким эхом по всей двухэтажной квартире семейства Крам. Темноволосой юной бестии всего месяц как исполнилось одиннадцать. Сейчас у Варвары – летние каникулы. Вдали от школы и уроков. Она практически не сидит дома. Ей хочется бежать, куда глаза глядят, подхваченной освежающим ветром. Хочется голыми ступнями касаться травы или водной глади и днями напролет летать с папой на метре. Оставив прилежную и кроткую ученицу там, далеко в холодных горах, она резвится. И по-настоящему радуется жизни. Она - дома. И только родные стены могут позволить ей наконец-то расслабиться. Облегченно выдохнуть и, просто жить. Жить жизнью маленькой озорной девчонки с вечно взлохмаченными ветром, волосами.

Тогда, в далеком прошлом, ее сходство с суровым отцом не было таким очевидным. В глазах юной леди не было тяжести и холода. В стенах дома она была эдаким лучиком света. Слегка неуклюжая, как все дети, с небольшими ссадинами и синяками от тех или иных своих маленьких побед или поражений. Ее не беспокоил мир во всем мире. У Варвары Крам был собственный маленький мир, из которого она всегда, с печалью на сердце, выходила в далеко не сказочную реальность Дурмстранга. Даже если впереди уже третий год обучения. Виктору порой казалось, что без дочери – мир терял былые краски и становился серым, как асфальт после долгой засухи. И, конечно же, Варвара стала его миром, после своего рождения. Сиерра даже иногда в шутку говорила, что он любит дочь больше, чем жену. Виктор не отвечал на это. Он и правда любит свою единственную дочь больше всего на свете.

То лето было особенным. Хотя бы потому, что у них гостил папин друг. Высокий, статный, молодой и очень красивый мужчина, по меркам тогда еще подрастающей Варвары. Их представили, чуть ли не в официальной манере. Придерживаясь всевозможных правил приличия. Мисс Крам стояла перед Николасом, осматривая его снизу вверх, держа папу за руку. И когда, казалось, молчание затянулось, она заговорила:
- Папочка, это мой жених? А он не слишком стар?..
Виктор Крам разошелся в громком смехе, тут же стараясь объяснить дочери, что его друг прибыл явно не для того, чтобы увести однажды юную Варвару под венец. Девочка терпеливо и покорно выслушала отца, а после подошла к Николасу, и слегка подергала крохотной ручкой за низ его пиджака, чтобы он склонился к ней поближе.
- Ты поиграешь со мной?
Дядя Ники. Так она его называла…»

Чей-то голос заставил Варвару вздрогнуть от неожиданности. Она помнила этот голос. И помнила день, когда впервые его услышала. Она резко обернулась в его сторону и взглянула на мужчину. Их взгляды встретили и ее пронзило. Чувство, как удар молнии. Мгновенная и необъяснимая буря эмоций, которой, казалось бы, нет места на этом вечере. Сумев сохранить самообладание, Варвара, как ее научили за много лет в Дурмстранге, учтиво поклонилась мужчине, опустив глаза, но, тут же их подняла, вернув прямую осанку. С поклонами, как с алкоголем - лучше не перебарщивать.
- Боюсь, мистер Шафик, тогда я не могла в полной мере отвечать за свои слова и действия. Или мне назвать Вас профессор? – Секундная пауза. – Или дядя Ники?

Язык ваш, мисс, однажды, доведет вас до могилы. Возможно, стоит извиниться за свое неподобающее поведение и чересчур длинный язык перед столь уважаемым человеком, как в обществе, так и в доме вашего отца? Не стоит показывать свое временами пробивающееся детское невежество так скоро, практически, в первую встречу. Насколько ее можно назвать «первой».
- Прошу простить мне мою вольность. Этого больше не повторится.
Девушка еще раз поклонилась, для большего эффекта выдержав в таком положении дольше положенного, всеми правилами, времени. В конце концов, она и правда не должна была такого себе позволять и позорить имя отца. Ведь тебя воспитали далеко не дурно, Варвара.

- Мой отец, наверняка, попросил Вас приглядывать за мной, но спешу заверить, это ни к чему. При всем моем уважении к Вам, я могу справиться сама.
И вновь этот гордо поднятый подбородок и холодность во взгляде. Кому понравится, если о каждом шаге, возможно, будут докладывать? Кому понравится, если есть большая вероятность контроля со стороны? И стоит заметить, Варвара ни разу не подводила отца и его опасения и переживания весьма беспочвенны.
- Возвращаясь к Вашему вопросу, отвечу: я считаю непозволительным тот факт, когда дама открыто пьет, выходя в свет.

«…Дядя Ники никогда не играл с маленькой Варварой. Никогда не улыбался, держался всегда статно и сдержано. Один его взгляд – и человек прикован к месту без использования какого-либо волшебства. Безумно красивые, неземные, ясные голубые глаза, никогда не излучали теплоты, как бы девочка не старалась. В них был лишь холод и беспросветная, бездонная тьма, в которую Крам раз за разом, заглядывала, как в давным-давно опустевший, иссохший колодец. Она никогда не теряла надежды и каждый день, с воодушевлением бежала с утра пораньше к дверям его спальни, пусть Николас и всегда запирался изнутри на ключ. А ключ держал при себе. Она навострилась. Для маленькой девочки, одиннадцати лет от роду, не существовало преград. Уж тем более такой глупой, как обычная деревянная дверь, которую она с упоением каждый раз «взламывала», раздобыв из кабинета отца запасной ключ.

Варвара знала,  что мужчина всегда поздно ложился спать, иногда – не спал сутками, а потом, не обращая внимания ни на какой шум – отсыпался в свое удовольствие. Не замечая присутствия маленькой любознательной девочки подле ложа, на большом и удобном кресле, куда Варвара забиралась с ногами и любовалась умиротворенным Николасом Шафиком. Иногда она касалась его, пока он спал. В бодрствующем состоянии он не позволял ей.  Избегал всяческих прикосновений девчушки, словно она была прокаженная. Словно была недостойна этого. Недостаточно хороша. Но пока он спал – царствовала она. И искренне наслаждалась этим, и видом его едва подрагивающих, во сне, длинных темных ресничек.

Часто Варвара заставала его в агонии. Пойманный в ловушку, своим же кошмаром, Николас беспокойно спал, метаясь по кровати. Лицо его, как и все мускулы на теле, было напряжено.  Испарина покрывала каждый миллиметр его кожи. Он словно горел в самом адском костре, иногда истошно вскрикивая. Варвара боялась. Страх окутывал ее полностью. Она искренне, всей своей чистой душой, переживала за него. Но никогда не уходила в такие моменты. А позволяла себе сменить место, и аккуратно присаживалась на край кровати, около подушки. По-детски,  но со всем теплом и всей заботой, что она могла дать в одиннадцать лет – гладила его по голове, иногда зарывалась, детскими пальчиками,  в его волосы и нашептывала, вероятно, больше самой себе, чем беспокойно спящему Нику, что все пройдет и все будет хорошо…»

Сейчас он стоял перед ней. Ничуть не изменившись. Время, казалось, не имело над ним власти. Впрочем, как и все на свете. Все тот же взгляд, холодный, осколочный, убивающий все внутри. Она слушала его, затаив дыхание, смотря прямо в глаза. Без доли стеснения. Больше, даже, с сожалением и неким раздражением. Тому была причина. И дело не только в его поведении на данный момент. Да, Варвара отвыкла от его самоуверенности и заносчивости. И вполне уверена, сейчас он еще себя контролировал, подбирал более мягкие слова. Но в душе у девушки уже гремела буря. Буря, предвещающая огромные разрушения. Действительно, Варвара. Посмотри на него. Он не тот, за кем ты когда-то шпионила, чьего внимания жаждала, выпрашивала день за днем, используя самые разнообразные и изощренные способы. Тот Николас Шафик, в котором ты когда-то давно не чая души – зачерствел окончательно. Это все – его мир. Такой пафосный, надменный, хладнокровный. Этот мир, как и сам, Ник однажды, просто «выплюнет тебя, не став даже жевать». В его глазах, в глазах всего этого пусть и почти, но «высшего общества» ты – никто. А смешать твое лицо с грязью – дело времени. И, вероятно, это время уже начало свое движение. Ну что, Варвара, рада, что пришла?

Его слова – врезались в самую кору мозга, разъедая ее, словно самый сильный, на свете, яд. Крам, минута за минутой, просто выходила из себя, не сводя взгляда янтарных, медовых глаз с профессора. Она пыталась отыскать там хоть что-то, что видела, будучи маленькой девочкой. Но – безуспешно. А он все говорил и говорил, разжигая пожар в душе девушки. Ее руки едва уловимо дрожали, когда она приняла бокал от мужчины, стараясь не задеть его пальцы своими. Ей было мерзко. Противно. Тошно. Она хотела сбежать. Но стояла, словно прикованная тысячами многотонными цепями. Сейчас ей всецело завладела лишь ярость. Ярость, которую он пробудил еще в маленькой девочке, давным-давно. Ярость, которую Варвара на протяжении многих лет держала глубоко на дне души, не желая вспоминать о Николасе Шафике. И уж тем более о его постоянных нравоучениях держать спину прямо. О любви маленькой девочки, которую он, собственноручно, и совершенно безжалостно убил. Боль вырывалась наружу, разрывая мясо и кожу, ломая кости, пробудившись после долгого сна. Боль была слишком долго одна и теперь хотела, чтобы ее чувствовали. И Варвара чувствовала, сжимая, теперь уже, в руке, осколки бокала. Алая кровь смешалась со сладким шампанским, образовывая лужицу на полу. Варвара не видела более ничего. Только лицо Николаса. Ее теперь не беспокоило общество и то, что о ней подумают. Пробудившаяся душевная боль была сильнее, чем боль от впивающихся в ладонь осколков. Кулак девушки сжимался все крепче, толкая осколки глубже,  с каждым произносимым тихо, но четко, словом.

- Мне не нужна Ваша помощь, профессор.
Ей хотелось сбежать. В очередной раз за вечер. И хотелось плакать. По-детски, громко вскрикивая, бьясь в агонии и истерике. Бить кулаками в его грудь, замарав в крови идеально белую сорочку. Хочется кричать о ненависти и несправедливости. И просто упасть без сил, на этот чертовски, до тошноты, идеальный пол. Но она стоит, держа все в себе. Как он и учил, прямо по струнке. Ведь настоящим волшебницам всегда следует держать спину прямо. Даже если очень больно. Даже если с тобой несправедлив тот, в кого ты была влюблена еще маленькой девочкой.

«… Этот день она, впоследствии, запомнила надолго. С самого утра на душе девчушки было тревожно. Сегодня ей отчего-то не хотелось играть и беситься, что есть сил, не хотелось есть, не хотелось даже летать на метле/а уж от последнего, она, поверьте, никогда не отказывалась.  Она не следовала вездесущей тенью за Николасом Шафиком, / что уже, могло бы, вполне, войти в привычку и было, чуть ли не самым важным делом с утра пораньше/, едва солнце скромной ярко-оранжевой полосой появилось на горизонте и ясные, небесно голубые очи мужчины  в очередной раз смогли лицезреть этот мир. Она была непривычно тихой. Максимально нерешительной и зажатой. Печального вида, с задумчивым взглядом, покусывая губы, Варвара все сильнее, казалось, вжимала голову в сутуленные плечи.  Матери даже поначалу показалось что ее, обычно, неуемная дочь, заболела, ибо вела себя слишком «странно». Но у маленькой мисс Крам ничего не болело, кроме чего-то там внутри, в груди. Но про эту боль она не стала говорить никому. Да и толком не смогла бы объяснить. А родители были слишком озабочены отъездом гостя. Но Варваре об этом еще только предстояло узнать.

Она знала, что однажды этот день настанет. Она знала, что друг отца приехал к ним не навсегда, а только на время. Она знала, что однажды ему придется переступить порог их дома и бесследно исчезнуть. Словно его никогда и не было. Словно не он взбудоражил невинное девичье сердечко. Словно не он поселился там, пусть и, не преследуя какой-либо коварный умысел. И не по его вине там не осталось больше ни для кого места. Нет, ну что вы, благородный и многоуважаемый  мистер  Шафик вовсе не причем. Это все она. Варвара Крам. Это все она виновата. И плевать, что ей всего полных одиннадцать лет, это никак девочку не оправдывает. Сама напридумывала себе невесть что и теперь, отчего-то, страдает. Истинная женская натура таковой будет и в одиннадцать лет. Оставим это в таком виде, ради самоутверждения мужской половины населения.

Тот день как-то особенно тянулся. Варвара большую часть дня провела в одиночестве, наблюдая из окна своей комнаты за происходящим на улице. Когда ее пригласили к ужину, солнце заходило за горизонт, окрашивая небо всевозможными и бесконечно прекрасными цветами радуги. Но отчего-то картина столь прекрасного заката отнюдь не радовала, а только еще больше печалила девочку. Спустившись и заняв свое место за столом, девочка, краем уха слушая, о чем говорят взрослые, нехотя «ковырялась» вилкой в тарелке. Аппетит так и не пришел. Мать несколько раз говорила дочери, чтобы та прекратила и ела нормально, но Варвара, словно, и не слышала мать. Непринужденный разговор двух мужчин напрочь перебивал все остальные звуки. А услышав, что Николас собирается покинуть их дом завтра, после завтрака, Варвара выронив вилку на пол, выбежала из столовой, как ошпаренная. Она надеялась, что никто не заметил в тот момент, ее моментом хлынувших, крокодильих слез и что никто не побежит за ней, желая выяснить, что же такое происходит. Дверь спальни за Варварой с силой захлопнулась, оставляя взрослых за столом в легком недоумении.

У девочки, в тот момент, оборвалось сердце. Да и все внутри. Она бесшумно плакала, смотря в потолок. В ушах эхом раздавались те его слова об уезде, сказанные безмятежным, холодным голосом. Если бы девочка могла описать, что с ней в тот момент происходило, вряд ли бы кто-то понял чувства и переживания одиннадцатилетки. И самое главное, принял. Без осуждения. Варваре казалось, что у нее вырвали из груди сердце и растоптали. И ей сейчас, как никогда, было одиноко. Она хотела встать и бежать туда, вниз, к ним, к нему. Обнять его и не отпускать никуда и ни за что на свете. Но у нее не хватило сил. А зашедший, после ужина, Виктор в спальню дочери, застал ее спящей. На щеках девочки в тот момент еще не высохли последние дорожки слез.

У нее не хватило смелости, чтобы утром выйти к завтраку. У нее не хватило смелости проводить его до двери. У нее не хватило смелости увидеть его еще раз. Она просто не смогла. И не разговаривала с родителями еще в течении недели. В тот день Варвара пообещала себе больше никогда так не привязываться. В тот день, маленькая девочка, кажется, поняла, о чем говорилось в маминых книжках, когда речь шла о «разбитом сердце». В тот день Варвара пообещала никогда больше не «любить» и уж тем более Николаса Шафика. И когда не плакать…»

К черту внимание окружающих. К черту их мнение. К черту, к черту, к черту! Именно так думала в тот момент Варвара, когда осколки глубже проникали в ее руку. Она не чувствовала боль. Ярость и обида застелили ей глаза и заменили все эмоции и чувства. Она сдерживала себя, как могла. И понимала, что если не успокоится – беды не миновать. Но будет ли оно того стоить? И этот напыщенный, холеный клоун еще смеет разыгрывать сценку перед людьми, только бы отвести от себя взгляд неприятелей, ха. Как низко. Подвластный общественному мнению величайший колдомедик столетия Николас Шафик. Обычный раб. Как и все. Как и каждый. Смейтесь, многоуважаемые господа и дамы. Смейтесь и видитесь на эту сдержанную улыбку и приободряющий тон голоса. Вы ведь так глупы и не способны видеть дальше собственного носа. Впрочем, как и сам Николас Шафик. Его нос – превыше всего.

Варвара хотела вырваться, но хватка мужчины, была, как говорят, мертвая. Ей было противно от одного его общества, что уж говорить о прикосновении. Она не желала этого, видит Мерлин, действительно не желала. И она бы не видела его до конца своих дней, если бы таковое было возможно. Но, у судьбы-злодейки явно были другие планы. А мнения Варвары Крам опять никто не спросил. Однажды этот мужчина уже сломал девушку, и ей очень не хотелось повторения истории. Что бы она ни говорила, но Крам еще не до конца оправилась. Даже, несмотря на то, что прошло добрых почти десять лет. Почти десять лет, на протяжении которых она хоть и крайне редко, но вспоминала мужчину,  чьи глаза навечно въелись в память и преследовали как наяву, так и во сне.

Ей не нравилось сейчас повиноваться ему. Подол длинного платья, как назло, мешался под ногами, но Варвара и вовсе не собиралась придерживать его, дабы облегчить собственное передвижение. Силы, казалось, как и тогда, в детстве, просто разом покинули ее, и девушка ничего не могла с этим поделать. Ее порывов и попыток вырвать руку и просто сбежать хватило ненадолго. А кушетка в вестибюле уже казалась неким спасением. Уж сесть ей точно сейчас не помешает. Варвара бы предпочла, чтобы рана затянулась сама собой, не прибегая к колдомедицине. И уж тем более к помощи Ника. И пусть остался бы шрам, а то и несколько. Пусть! Крам эти последствия никак не пугали. Она предпочла не смотреть на него, пока он был занят делом и, лишь ждала, когда его цепкие пальцы, наконец, разожмутся и освободят запястье. Когда же он закончил, то блаженному молчанию пришел конец и вестибюль наполнился колкими и ядовитыми фразами, как некогда банкетный зал. Варвара слушала и усмехалась. Не удивительно. И ничего нового. Вновь виновата. Как и всегда. Хах. Как это иронично и одновременно печально. Варваре, наконец, удалось поднять взгляд на Шафика. На ее губах присутствовала тень горькой полуулыбки, а голос, на удивление, был спокоен и тих. Истерик и сцен не предвещалось.
- Мне нечего Вам сказать, профессор.

Но это было не так. В голове девушки сейчас было слишком много мыслей. Она столько раз мысленно выстраивала разговор с ним. Столько раз находила, что ему сказать и в чем обвинить. Но сейчас… все было не так. Все изначально пошло не так. Еще тогда, почти десять лет назад. И как теперь все изменить? Ответа на этот вопрос девушка не знала. Много лет назад Варвара обещала себе не плакать, но сейчас, опустив взгляд, и смотря уже на отпечаток его пальцев на своем запястье, девушка была готова расплакаться. Точно так же, как тогда в комнате, тихо и бесшумно, чтобы никто не заметил. Чтобы никто не знал. Она вновь почувствовала себя маленькой девочкой. Мурашки табуном пробежали по обнаженным девичьим плечам. Вновь холодно и одиноко. Белый флаг поднят. Крутя на безымянном пальце правой руки кольцо целомудрия, подаренное отцом, не поднимая глаз, девушка вновь тихо произнесла.
- Оставьте меня в покое…

Пустота, которая, казалось, всего мгновение назад полностью заполняла девушку, теперь понемногу растворялась в очередном «приступе» нахлынувших эмоций. Но теперь уже это не была какая-то горечь от прошлого, давящего на плечи, или новой, неизбежной, но и такой нежеланной, встречи. Отвечать сейчас на все его «выпады» Варвара не собиралась, ровно, как и смотреть на мужчину. В ней больше не было того трепета и огромной, всепоглощающей и всепрощающей любви к Шафику, которую она испытывала в детстве. Этот колдомедик умел мастерски убивать в людях все хорошее, что они испытывают или могли к нему испытывать. Впрочем,  он и не нуждался, по всей вероятность, в чьей-то любви или хотя бы приязни. Он такой, какой есть и его это полностью устраивает, так к чему же, ради такого сброда меняться или хотя бы пытаться меняться?

Варваре больше не хотелось окунаться в воспоминания. Бесполезная трата времени и нервов. А вечно бурлящие гормоны и так не дают покоя, не имея возможности найти выход разумным и взрослым путем, от которого Варвара отказалась давно, дав обет сохранения невинности до брака. Глупо и старомодно? Возможно. Но девушка старалась придерживаться своих обещаний и не терпела, когда кто-то нарушает свое данное слово. Наверное, в современном мире и обществе целом она одна из немногих, кто еще чтит традиции своих предков и покорно соблюдает их, несмотря ни на что. По крайней мере, старается. Даже если это и выливается в неудержимые порывы взрыва эмоций.

Окутанная клубами табачного дыма, девушка невольно морщила аккуратный носик, доставшийся от матери и все больше наполнялась гневом. Она не потерпит  такого отношения к себе и не потерпит, если кто-то будет ей указывать, что делать и как себя вести. Её не нужно учить всем тонкостям жизни, в давно прогнившем, лондонском обществе волшебников. И уж тем более Крам не будет слушать какого-то напыщенного колдомедика Николаса Шафика, который не видит ничего дальше собственного носа. И нет у него элементарных манер приличия и воспитания, о которых так печется чистокровное общество. Все это сказки для маленьких детей, которые с вожделением слушают любые байки и терпят лапшу на ушах, которую им так успешно весят родители, не задумываясь о суровой реальности, которая ждет их отпрысков, как только они перешагнут порог собственного дома и окажутся во взрослом и далеко не самом радужном, мире.

Он ушел, оставляя после себя гул в голове и шлейф сигаретного дыма, к которому девушка так не привыкла, ведь в ее дома не курят, да и она никогда не помышляла о данной вредной привычке. Варвара и не собиралась его останавливать. Ей сейчас хотелось побыть немного одной. Не для того, чтобы успокоиться, принять все как данность и спокойно отправиться домой, приняв «поражении» в этой «схватке». Нет, она не из тех, кто так просто сдается и отступает, стоит только какой-то сложности показаться на горизонте. Ее воспитали сильной, и она будет сильной, а потому сделает то, что в приличном обществе совсем не допустило. Плевать. Крам сейчас на все плевать. Шафик обидел ее и уже довольно давно. И сейчас она собиралась сделать то, о чем мечтала долгие годы, представляя их неизбежную встречу, заготовленную судьбой. Призвав, с помощью, accio и волшебной палочки, которая изящно была закреплена на  кружевной подвязке ноги, свой ало-красный плащ  ученицы Дурмстранга, девушка накинула его на плечи и, вернув палочку на «место», отправилась в банкетный зал, как никогда полная сил и решимости, отчеканивая по полу каблуками собственное сердцебиение.

Дверь отворилась и Крам вошла, тут же найдя взглядом Шафика, не останавливаясь, направилась к нему. Ей было все равно, что он сейчас находился в компании и вел очередную светскую беседу, которая явно интересна только одной стороне итого диалога. Когда расстояние между ними оставалось меньше метра, и Шафик развернулся к девушке полностью, дабы в очередной раз сказать что-нибудь колкое, девушка одной рукой выбила из рук мужчины бокал, а вторую молниеносно занесла в воздух и оставила на щеке мужчины горящий отпечаток собственной ладони. После чего, не дожидаясь его реакции, эффектно развернулась  на каблуках и с гордо поднятой головой, походкой от бедра, покинула зал, оставляя всех в недоумении, с немым вопросом на лицах и взглядами, прикованными к Шафику.