Заброшенный дом высился серой грудой, и даже яркие солнечные лучи, поглаживающие его понурые бока и подслеповатые окна, придавали ему не больше живости, чем придорожному камню. С зимы никто не озаботился им, а сама Розалин, прибыв в Корнуолл, предпочла остановиться у шумного семейства Гордон. И всё же её неодолимо тянуло сюда.
Волшебница приподняла подол юбки: запущенный невниманием двор зарос буйной своенравной зеленью, которая так и норовила цапнуть за щиколотки своими колючками и наглыми мясистыми стеблями. Розалин заклинанием сняла печать с двери, издавшей протяжный и неприятный слуху скрип и, оставшись, наконец, в одиночестве прошла в сумрачную гостиную.
Не хотелось даже раздвигать шторы, пыльные и отсыревшие за зиму, равно как и убирать простыни, белыми саванами покрывшие всю обозримую мебель. «Склеп» - подумала Розалин, шумно втянув носом затхлый воздух мёртвой комнаты. Лин посмотрела на камин, зияющей чернотой холодной топки.

- Отдай, я буду зажигать!
- Нет, я!
- У тебя палочки нет!
- А я…а я! Я сама, я вот так, - маленькая девочка лет пяти потянулась за свечой с каминной полки, пытаясь подняться на носочках, подпрыгнула, но сестра тут же дёрнула её за руку в сторону.
- Тогда так! – малышка закрыла глаза и показательно зажмурилась, сжав кулачки. Один раз, когда она так сделала загорелась штора, но мама почему-то не ругалась, а была очень рада. Лин приоткрыла один глаз. Ничего не произошло, а сестра заливалась смехом.
- А-а-а! Мама, Лавена не даёт мне зажечь фонарик! Я хочу зажечь фонарик!
- Девочки, не ссорьтесь, сейчас вместе будем зажигать, - красивая златовласая женщина в вечернем платье поправила украшение из дубовых веток, перетянутое золотыми и алыми лентами.
Раздался визг и обе девочки понеслись к двери, где застыл важный господин в дорогом костюме.
- Папа! Папа! Мы пойдём в Бокасл?! Сейчас? Да?! Да?
Мужчина закружил дочек и бережно поставил обратно на пол, поцеловав каждую в светлую макушку.

- Вы идёте? – донёсся требовательный женский голос из передней.
- Дам, мам, сейчас! Идём!
- Вы точно собираетесь возглавлять процессию в Бокасл, а не замыкать? Колдер, в отличие от меня, ждать не будет. И надерёт вам уши! Вон, уже Итан за вами пришёл! Как дети, ей-богу.
- Ну, мам, сейчас, идём уже! – отозвалась Розалин и плотнее притянула к себе Теобальда за лацканы пиджака, ненасытно целуя медовые губы, пока они не сделали шаг в водоворот праздника.
- Не хочу никуда, хочу остаться тут с тобой, - вкрадчиво прошептала Лин на ушко, прихватывая его губами. – Сегодня самая короткая ночь, мне её не хватит, - лукаво заметила волшебница, с усилием отрываясь от Треверса.

Розалин очнулась от воспоминаний, уперевшись руками в пыльную каминную полку и громко несдержанно рыдая, её плечи сотрясались, а внутри невыносимо жгло, кипело, кричало. На Литу в гостиной всегда пахло вербеной, кругом горели свечи и задорно трещал очаг, несмотря на жару летнего дня.
Сыро. Пусто. Тихо. Никого. Только бледные тени прошлого, безвозвратно утраченного. Эхо голосов, так ясно звучащих в голове, как будто это было только вчера. Счастливых голосов. Которые больше никогда не зазвучат в унисон. Какая оглушающая пустота, какая страшная. Ничего не осталось. Вот она – пустая оболочка угасшей жизни, эти стены, эти ткани и половицы, которые сгниют, обездоленные, в забвении. Розалин сделала несколько шагов и замерла. Прислушалась.
Тик-так. Тик-так. Тихий отзвук, будто едва ощутимый пульс заброшенного дома. Женщина устремилась в буфетную и вскоре нашла виновника – помутневшие под слоем пыли часы, украшенные курчавым золотом, как корнуолльские овечки. Время сбилось и показывало без двенадцати минут семь утра.  Волшебница смотрела на циферблат, но как будто не видела его, утопая в собственных мыслях.
«Прошлое никогда не вернётся. Никогда не будет по-прежнему. Я должна с этим смириться. Боги, как с этим смириться!?» - дрожащими пальцами она крутила часовой механизм, не считая оборотов. Розалин поставила часы обратно и осела на пол.
- Боги! Боги, вы слышите меня?! – истошно вскрикнула женщина, хлопнув ладонями по холодным каменным плитам пола, горло стиснуло удушьем и голос надломился. –  Если я не верну Теобальда, если он не примет меня, прошу…прошу вас…заберите и меня тоже!
Он – всё, что имело смысл. Лин поняла это ещё острее, чем когда-либо. Ей казалось, что поиски ребёнка дадут ей сил, чтобы жить дальше. Но даже дышать теперь приходилось через силу. Розалин существовала будто в забытьи. Засыпала с болью, просыпалась с болью. И даже две работы, пожирающие теперь все силы и время, ни общество близких друзей и кузена, не унимали эту боль, это отчаяние, это одиночество. Она делала вид, что жива, а сама каждую ночь ложилась на постель, словно на ложе из хвороста ритуального костра, чтобы, наконец, умереть, но утро приходило снова. Агония, спасти из которой мог только он – Теобальд Дэрвел Треверс.

Все собрались на открытом воздухе. В одной стороне пели хвалебные гимны солнцу, в другой разливали медовуху, в третьей раскладывали хворост для костров, а столы ломились от обилия угощений, только успевай отпугивать мошек и ос. Все окрестные жители, нарядные, румяные и весёлые, танцевали, разговаривали, смеялись. Такие праздники удивительным образом воссоединяли всех волшебников из семей разного положения и достатка, даже приглашали гномов из шахт и кормили пирогами. Приходилось осторожно смотреть под ноги, чтобы ненароком ни на кого не налететь. Хотя ещё вопрос, кто страшнее: горные гномы, прислуживающие эльфы или резвящиеся дети.
Розалин отчаянно блуждала взглядом по окружающему обществу. Девочки Гордон что-то трещали на ухо, но волшебница кивала, даже не пытаясь делать вид, что слушает их. Всё, что занимало её мысли – приехал ли Теобальд? Не мог не приехать. Он наследник. Дань традициям. К тому же, Треверсы в этих местах сошли бы за маггловских пэров, появления которых всегда ждёт народ с особым трепетом. Розалин никогда не думала, что будет когда-нибудь так сильно бояться встречи с Тео. Сердце замирало и неровно колотилось. Выдержит ли она его холодный взгляд, смертельно-острый? А если он будет не один, а в обществе другой женщины? Одни только мысли сводили с ума, заставляя сердце кровоточить.

Вот и кончился мой
Детский сон золотой.
Как раскат грозовой налетела беда.
Лёгкий розовый дым
стал холодным и злым
И беспечность мою поглотил без следа.
От бессмысленных дней
Прежней жизни моей
Только наша любовь и осталась одна!

Затаившись в отдалении от прочих гостей, Розалин тайком поглядывала на беспорядочную чехарду гуляний, в которой, словно драгоценные камни на пёстром жаккарде, то и дело поблёскивали благородные персоны, на которых жители смотрели с особым пиететом. Среди них, как полагается, появились и Треверсы. На грудную клетку как будто опустилась тяжелая мраморная плита, сдавливая лёгкие, мешая им дышать в полную силу. Леди Хогарт казалось, что она тут же ринется к ним, но застыла в замешательстве на долю мгновения и пугливо спряталась за широкой спиной старого дуба. Выглянула. Треверсы, особенно Тео, её ненаглядный Хаул, были подобны лучезарному солнцу, прежде оно грело, а теперь до боли резало глаза. Нет. Она не осмелится. Впрочем, Теобальда ей разглядеть так и не удалось. К лучшему.
Шумно потянув носом, Розалин медленно выдохнула сквозь губы. Посмотрела на пальцы – подушечки как будто пульсировали, пощипывая. Ладони подрагивали, а в груди стучало с такой силой, словно сердце пыталось пробить брешь в рёбрах и, царапаясь в кровь об острые обломки костей, упасть к ногам своего единственного владыки, несправедливо отверженного.

Чуть в стороне семья волшебников, одетых аляписто и совсем по-простецки, с яркими полосатыми гольфами у стара и млада, возилась с охапками хвороста, готовя костры. Две девочки считали по-валлийски, взметая в воздух белые хлопковые платки, подпрыгивая поочерёдно на каждой ноге и кружась, повторяя затейливый танец. Они почтительно поклонились, когда разодетая колдунья павой подошла к ним, не решаясь заговорить с важной госпожой. Леди Хогарт, не говоря ни слова, потянулась за сухими прутьями, неумело ломая их надвое, повторяя за румяной дородной женщиной и её улыбчивым сыном. Щербатые ветви отчаянно сопротивлялись, больно пружинили, разламываясь с треском, царапая холёные изнеженные ладони. Женщина продолжала с фанатичным остервенением, забываясь в этом монотонном действии, пытаясь материализовать боль своей души вспыхивающими ссадинами, чтобы это нестерпимое удушье хоть немного ослабило свою хватку. Щёлк! Розалин стиснула зубы и взяла ещё хвороста, сжала кулаки и вдруг почувствовала, как запястье сжала цепкая жилистая рука.
- Бабушка? – Розалин посмотрела на миссис Гордон безумным растерянным взглядом, словно та разбудила её среди ночи.
- Брось это, - скомандовала она своим безапелляционным тоном, впрочем, насквозь пропитанным беспокойством и участием. Старая ведьма ухватила Лин под руку и повела по дорожке в сторону.
- Милая моя душенька, - вздохнув, начала Агата, неторопливо вышагивая по пыльной дороге, испещрённой следами овечьих копытцев, – а знаешь ли ты, чем волшебники отличаются от магглов?
Розалин не торопилась давать ответ на вопрос, которому столько сил посвятил «Чёрный Феникс», издав не один фундаментальный труд, она задумчиво нахмурилась: бабуля ничего не говорила просто так.
- Когда маггл чего-то не знает, он обращается к сухому рассудку. А волшебник – к тонким материям. Миссис Гордон остановилась, пристально глядя на свою родственницу. – Если не понимаешь, как поступить, прислушайся к тому, что чувствуешь. Магглы называют это «интуиция». Глупые. Это само Мироздание говорит с нами. Спроси у любого провидца.
Не по годам статная величественная старушка застыла и ткнула Лин костлявым пальцем прямо в висок. – Не тут магия берёт начало, не тут, детонька! Она здесь, - Агата опустила руку и отметила пальцем область груди. – Магглы всё пытаются объяснить и учат этому нас, паршивцы. Но это не нужно. И ты перестань! – строго посоветовала миссис Гордон, заглядывая внучке в глаза. – Отринь все доводы, очисти свой разум и послушай шёпот судьбы. Ты знаешь, как правильно. Нет-нет, никаких возражений. Ты знаешь! – её взгляд был такой пронзительный, будоражащий. Агата крепко сжала руку Розалин и резко выпустила.
- Пойду поищу «Пирог звездочёта», страсть как его люблю, - пробурчала старушка.

Розалин осталась одна. Праздник гудел где-то позади. Волшебница обняла себя руками, скрестив их на животе, опустив подбородок и уходя куда-то вглубь себя. Звуки начали притупляться, а шелест ветра вдруг стал громче визгов и гомона.
«Где же ты, любимый?»

Порывистый прозрачный шум с солёным привкусом накатывает и отступает.
- Dacw nghariad i lawr yn y berllan… - неосмысленно зашептали губы, как будто начинали плести древнее заклинание друидов. Розалин пыталась приручить ветер, вступить с ним в сговор, отправить с ним во все стороны свой отчаянный зов.
«Услышь меня…»
- Tw rym di ro rym di radl didl dal…
Она чувствовала его, всегда чувствовала. Сколько бы миль и дел не разделяло их. И вот, зажмурившись, до боли впиваясь ногтями в кожу, Розалин чувствовала, как та нить, что связывала их души, лихо натягивается. Сильнее, ещё сильнее…Ещё сильнее. С такой силой, что становится нечем дышать. Ещё. Как будто натягивают струну, и она жалостливо звенит тонким дребезжащим голоском. Ещё на тон выше. Сейчас порвётся! Боль пронзила насквозь, экзальтированное отчаяние ударило под дых. Розалин аппарировала молниеносно, почти не задумываясь.

- Тео! – воскликнула леди Хогарт, пошатнувшись, пытаясь устоять на ногах после такого резкого перемещения. Она несколько раз моргнула, чтобы темнота перед глазами рассеялась. Страх уступил место трепету, охватившему до мурашек, стоило только завидеть этот силуэт, очертившийся у покрытой изумрудным бархатом кромки скалы, о которую бьются пенными гребнями своенравные морские воды.
Розалин зачарованно смотрела на Треверса, боясь шелохнуться. Снова видеть его после этой невыносимой разлуки - счастье на дне чаши с Напитком Отчаяния. Когда-то Теобальд был готов положить к ногам Розалин весь мир, а теперь сама Лин согласилась бы уплатить любую цену, лишь бы только ещё хоть раз коснуться его ладони.

Крепко стиснутый кулак Треверса взметнулся вверх так, будто в него был вложен кинжал, готовый рассечь воздух над обрывом, словно грудь непримиримого врага. На пределе смертоносного рывка, Теобальд всё же остановился, движения мужчины стали такими медленными и осторожными, словно он услышал рык приближающегося дракона, будучи невооружённым.
Розалин подалась вперёд, но пугливо остановилась, заметив, как он пятится к крутому откосу, основание которого облизывали голодные волны. Она протянула ладонь, робко огладив воздух, будто он не отделял её от широкой груди возлюбленного, но тут же опустила, стыдливо решив, что не заслужила даже такой милости.
Их взоры встретились, сцепились, но если раньше волшебник с упоением забывался в лазоревых омутах Лин, то теперь готов был взвыть, попав под холодную, колющую и сводящую судорогой мышцы воду. Розалин никогда не видела его таким: отчаянным, опустошённым, измученным, глядящим с ужасом, как будто Розалин Адайн Хогарт была боггартом. Лин думала, что не выдержит безразличного непроницаемого взгляда Тео, но этот взгляд был много хуже и мучительней. Все эти годы Розалин беззаветно желала сделать его счастливым, на этот алтарь она, не думая, лила кровь, свою, своих врагов, своей матери, теперь и кровь самого Теобальда. В своих решениях, даже самых болезненно-жестких, она руководствовалась только заботой о благополучии Тео, его жизни, его деле, борьбе, семье, будущем. Как политик, она понимала, что такие решения, жестокие сейчас, ущемляющие, возмутительные приносят свои плоды лишь в перспективе и потому зачастую не принимаются теми, на кого рассчитаны. Но порой они необходимы ради цели высокой и исключительно важной. Благими намерениями...
Есть ли кара более нестерпимая, чем быть адом того, кого безоглядно любишь всем сердцем?
Он осунулся, пиджак как будто сидел свободнее, заострились и без того угловатые черты лица. Как глубоко сейчас врезалась хмурая складка на переносице, а лицо покрыла своенравная щетина, против которой всегда бунтовала Лин, эти беспорядочные вихры волос...Розалин с ужасом замечала всё новые и новые признаки последствий сердечного недуга, что измучил Треверса за время их разлуки. Гнёт собственных прегрешений и без того несоразмерно тяжелый, усиливался с каждым мгновением, норовя раздавить.
Отверженная его оскорблённой любовью, леди Хогарт, жадно ловя хрупкие крупицы мгновений рядом, боялась потерять и эти последние живительные капли.
Теобальд не хотел её видеть, Розалин давала себе в этом отчёт. Она написала ему на День Рождения, но не получила и скупой формальности в ответ. Ничего. Угнетающая тишина на каждое письмо, каждую попытку вымолить встречу. Прочёл ли он хоть одно? Лин знала, что он уехал и пускала все свои таланты, чтобы раздобыть очередной адрес для корреспонденции в Мадриде, Неаполе или Нью-Йорке, но тот прятался, меняя координаты, словно засекреченный артефакт. Ничего. Ни единого слова. Волшебница проклинала неподкупного, преданного своей дружбе Леннарда и всю сеть отелей его отца.
Мистер Треверс и теперь мог исчезнуть в любое мгновение, аппарировать в Мосс Холл или ещё куда-нибудь и снова затеряться. Навсегда.
- Теобальд, - "любимый мой", - ты позволишь мне подойти? – с величайшей осторожностью слабым голосом смиренно попросила Розалин, чтобы не спугнуть, не навредить ещё сильнее. Она застыла перед руинами его души, готовая поцеловать каждый разбитый камешек и бережно вернуть на место. "Только позволь…" - в её взгляде не было ни хитрости, ни гордости, ни обиды – только раскаяние, болезненное и самоуничижительное. Сердце пропустило удар, кровь застыла в жилах. – Пожалуйста.

Как вышло так, остановилось
сердце твое.
Уже не билось
Так, с моим сердцем в такт.
Дай же мне знак, что происходит.
Молчание твое с ума сводит
меня.
Я не хочу тебя терять.

Ты ещё любишь? Просто ответь.
Чтобы знала я сгорать или гореть.

Застыв ни жива ни мертва, волшебница дала Теобальду время свыкнуться со своим присутствием, она боялась противодействия любому своему шороху, любой просьбе, выдоху. Как же опасно он замер у края! Розалин была учтива и смиренна, будто пыталась укротить своенравного раненого гиппогрифа, норовящего взмыть в воздух прямо со скалы, кровоточа обнажившимися ранами.
"О, ветер, мой непокорный друг, заклинаю тебя, удержи его за плечи, уведи от зияющей пасти обрыва!"
Треверс решился, и лишь когда мысок его ботинка тронул травяную бахрому на ничтожный фут ближе к леди Хогарт, женщина сумела сдавлено рвано выдохнуть.
Так много хотелось ему сказать, о многом спросить. Губы Розалин приоткрылись, но она не сумела облечь лихорадочные мысли в стройные звуки. Сердце затопило разум в крови. Неужели жизнь длинней клятв, длиннее самой любви? Нет! Та связь, что воцарилась между ними, не была заурядной. Наделённая фатальной предопределённостью, пронизанная невыразимой тонкой магической силой, эта любовь казалась пятой стихией, достойной преклонения, тайным ингредиентом любого чаротворчества. Такую ли любовь воспевали в древних корнуоольских легендах? Она не покоряется даже смерти. А даже если и нет...Леди Хогарт смотрела на Теобальда, беспомощно трепеща всем телом, её сознание помутилось порывом безумства.
"Или в твои объятия, или в объятия моря..." - запальчиво вспыхнуло в голове. Глаза сильнее распахнулись, с пугающей решимостью, такой же дикой и безрассудной, которая играла в глазах в тот момент, когда Розалин заносила ритуальный нож над грудью бьющейся в ужасе женщины, глухо, истошно ревущей в кляп. Она не остановилась ни перед чем во имя этой любви. Не остановится и теперь.
- Тео, - почти беззвучно прошептала Лин, зная, что Треверс легко различит своё имя на её губах.
Их разделили четыре месяца разрозненного, обособленного друг от друга прошлого. Четыре месяца - какой ничтожный срок после стольких лет. Но для неотвратимости порой хватает и мгновения. И Розалин чувствовала эту пугающую, чудовищную неотвратимость всеми фибрами свой души.
Лин сорвалась с места, порывисто бросившись к Теобальду, истощённо, из последних сил припадая к его груди, последнему и единственному источнику жизненной силы. Её глаза тут же заволокло влагой, задрожали плечи. Ох, этот аромат его кожи и волос, который то и дело грезился между наволочками и простынями, касался в коридорах или душил на улице. Сколько слёз насквозь пропитали одну из его рубашек, забытую в Хоршеме - глупого дурманящего обмана, без которого Розалин не могла уснуть? 
Дрожа плечами и всхлипывая, она жадно обнимала его, касалась губами шеи, вдыхала аромат полной грудью и не могла насытиться. Если сейчас всё закончится, она хотела сделать последний вздох, ещё ощущая угасающее напечатление тепла его тела.
- Тео, любимый,- она с трудом говорила, пытаясь сдержать стиснувшее горло удушье, простодушно обнажая перед ним свои чувства, выпуская демона своей тоски, сдаваясь. - Умоляю, не исчезай.
Розалин бережно обняла его лицо холодными пальцами, заглядывая в глаза, - Позволь мне объясниться, а потом сам рассудишь, достойна ли я твоего прощения. Молю тебя!

Won't let you fall 
Fall out of love 
Cause together we'll be 
Holdin' on cause 
All we have is us

Won't let you go 
Go away again 
Because life don't mean 
Nothing at all 
If I don't have your love 

Опасно хмельное забытье страждущего, опрометчиво, необдуманно и слепо, как первое несдержанное утоление голода человеком, который несколько дней не держал во рту и маковой росинки. Розалин перестала осязать восприятием окружающее пространство, скукожившееся до габаритов тела мистера Треверса. Как головокружительно веяло от его кожи ароматным теплом, но тепло это было так же обманчиво как зимнее солнце - светит, но не греет. Его душа противилась, металась, Лин это чувствовала в кратком миге сдержанной отстранённости, и тем сильнее хотелось убедить эту бесценную тонкую сущность любимого в том, что появление Розалин Хогарт - не смертельный яд, а горькое целебное снадобье.
Теобальд всегда умудрялся сохранять стоическое спокойствие, укрощая нордом любую жгучую вспышку огня ярости и отчаяния. А Розалин колотило, лихорадило. Быть может именно потому она сразу не осознала, что почва уходит из-под ног вовсе не из-за переизбытка чувств и немощи измождения.
- Тео! А-а! - вскрикнула Розалин, пугано перебирая ногами по субтильному покрову земли, рассыпающемуся в бездну. Море лязгнуло ударом волны, брызжа солёными слюнками пены, глотая аперитивом крошки и хищно предвкушая весомую добычу. 
Их имена слились единым воплем, страх, словно вспышкой заклинания, поразил каждую жилку, заставляя кровь превратиться в обжигающий холодом изнутри лёд. Руки Тео с силой стиснули её талию, Розалин вцепилась пальцами в плотную ткань пиджака, попыталась качнуться назад, упереться острием каблучка в землю, сквозь пучок сухих корней, но та вероломно крошилась, лишая всякой опоры.
Вероятно, есть особый уровень инстинктов или просто у каждого это работает по-своему. Если бы Лин падала в одиночку, она бы растерялась, ослепла и оглохла от паники, не слыша глас богов, вторгающихся в разум. Но когда рядом жизнь, что несоизмерима ценнее собственной, всё происходит иначе.
Как будто минуты решили наверстать своё растянутое опоздание прошлых тягучих мгновений и помчались быстрее луча энергии, срывающегося с наконечника палочки. Пейзаж смазался в одну пёструю ленту, ветер взвил волосы вверх, обдавая со всех сторон. Розалин зажмурилась, сжала Теобальда в своих объятиях и мир в черноте вдруг хаотично завертелся.
- А-а, м-м, - крикнула Лин и сдавленно простонала, когда ощутила, как приложилась к чему-то твёрдому. Неприятный удар остро отозвался во всём теле. Но боль, особенно пульсирующая в правом локте, не исчезала на пороге Тир Нан Ог. Новый вдох. Вдох, чистый, настоящий, с запахом сырости, затухшей воды! Леди Хогарт приоткрыла глаза, увидела Треверса в сумеречном своде каменного купола грота.
- Тео, ты цел? - тяжело дыша, испуганно спросила женщина, пытаясь приподняться с пыльной земли. Руку саднило от запястья до локтя. Но сейчас боль даже радовала: пока ты чувствуешь боль - ты жив.

Розалин охнула, сжимая и разжимая кулачок, её ладонь с торца обжигало ссадиной, но  она не думала об этом. Её боль, которая  коварно вспыхивала, цапала и ныла тут и там при каждом движении, была ничем в сравнении с желанной ценностью, бесценной усладой - просто слышать его голос после десятков невыносимых дней гибельной тишины.
- Скорее «…и умерли в один день», - пробурчала Розалин себе под нос.
Лин с удовольствием сделала бы то, что делала всегда в таких случаях - возмутилась, но лишь прикрыла глаза, чувствуя как уголки губ расползаются в самопроизвольной улыбке. И пускай его уста больше не слагают сентиментальные мадригалы, как приятно было просто слышать этот льющейся в самое сердце бархатный поток закономерного последования до боли знакомых интонаций, на фоне которых едва слышно зазвучал тихий жалобный стон долгого поцелуя металла и камня, коснувшийся сводов и вернувшийся обратно. Волшебница повернула голову на источник звука и заметила, как что-то маленькое прощально блеснуло и упало набок в пыльную ладонь скалистого грота.
Женщина прищурилась, протянула руку, шаря по щербатому каменному покрову, но дотянуться до искомого не смогла, а после отвлеклась на Теобальда, который завозился и приподнялся, охая и тем усиливая тревогу Розалин.
- В порядке, - отозвалась леди Хогарт, храбрясь, хотя её лицо в опровержение кривилось, стоило опереться на руку. Она машинально забралась в складки платья, нервно нащупывая палочку, проскользила пальцами от изящной рукояти до кончика: кажется, цела.
- Палочку не сломал? - поинтересовалась Лин и оглядела ущерб небрежного приземления, взболомутившись. - Ох, Тео, боги, дай посмотрю, - она в крайнем беспокойстве подалась ближе, приподнявшись на коленях (какая твёрдая неприветливая скала!), рассматривая затылок и невесомо касаясь мальчиками волос рядом с  небольшим влажным кровяным пятном.
- Сильно болит? Голова кружится? Призвать сюда лекаря? Разговоры подождут. Ох, Тео, да у тебя вся спина сырая! - когда Розалин нервничала, она молчала, когда очень сильно нервничала - суетилась и неслась в вербальные дебри. Хогарт забылась, действуя по инерции, пытаясь окружить возлюбленного заботой, как будто они и не расставались вовсе. А он всё ещё так волнующе близко. Её ладони опустились на широкие плечи мужчины, Лин хотела попросить его снять пиджак, чтобы подсушить, но встретившись с Треверсом взглядом, обомлела. По телу мгновенно пронеслись мурашки, открытые руки покрылись гусиной кожей, а в груди так колотится - в Шотландии, небось, слышно.

Когда-то Теобальд находил утешение и исцеление от всех недугов душевного и телесного свойства в ласке любимой женщины. Он звал её, требовал спасительных поцелуев и прикосновений, принимая их с трепетом и благодарностью. И не было ничего приятнее, чем быть его волшебным спасительным эликсиром, тихой приветливой гаванью, где мужчина уединялся затягивать раны. Мистер Треверс, строгий господин, гроза редакции и гордый наследник, был наедине с Лин совсем другим. Он не боялся быть слабым и капризным, словно дитя, не был скован светскими нормами, мог говорить и делать глупости и просто побыть настоящим. Это было бесконечность назад. Теперь же Тео презрительно отвергал искреннюю заботу, которая лишь усугубляла его боль. Стало так горько, как будто дали хлебнуть настойку полыни. Как жутко смотреть на свои и его обагрившиеся пальцы и чувствовать беспомощность и отверженность.
"Может, ему и вправду лучше отречься от прошлого? - начало точить и грызть изнутри зерно сомнения. - Что я могу ему дать, особенно теперь, когда надежды больше нет, зато проблем и разочарований уйма? Хороша же награда за преданную любовь!
Розалин смотрела в эти глаза, роднее которых не осталось более на этом свете, изводясь жесточайшим смятением, упорно выискивая в этом взгляде истину, какой бы она ни была. Что же там, под коркой льда в этих остывших водах? Где схоронилась наша любовь или она, опороченная, растерзанная гриндилоу и русалками, умерла навсегда? Леди Хогарт, которую только что колотило холодом озноба, бросило в жар. Его выдержка надломилась, источая из трещины затаённое тепло. Он подался чуть ближе, как и она, движимые чувством, давно ставшим приобретённым инстинктом. Его дыхание едва-едва касается губ, ох, как это немыслимо будоражит! Секунда до...И реальность ударяет наотмашь.
Теобальд отстранился, полоснув душу Лин сдержанными прохладными нотками. Женщина потупила взгляд, болезненно отвернувшись.
"Тео, как ты научился жить без меня? Я слишком слаба, я не в силах постичь эту науку. Лучше сгинуть с любовью к тебе, чем дышать без неё."
Волшебница упёрлась ладонями в землю, чтобы оттолкнуться и приподняться, но силы покинули её, впитанные до капли отчаянием. Ещё одна попытка и взгляд вдоль пыльной серости прохладного покрова скалы. Она вспомнила про звон металлического блика. Повернулась туда, куда предположительно закатилось это мелкое нечто. Наверное, просто хотелось отвлечь ядовитые мысли хоть чем-то, кроме. Розалин пошарила ладонью, оцарапалась о каменные борозды, нащупала несколько камушков и грязной трухи и...подхватила пальцами драгоценную металлическую округлость. Кольцо?
Леди Хогарт знала его наизусть. Видела наяву снова и снова. Видела во снах. Это кольцо было её кошмаром и самой желанной мечтой. Несбыточной. Сейчас оно было мутным, на гелиодоровой солнечной капле размазалась бурая грязь. Вот он, камень преткновения их с Тео счастья. Как оно оказалось здесь? Какие злые чары, воля какого жестокого бога вложила его в ладонь несчастной?
- Распечатай проход, я, - женщина проглотила подкатившее комом к горлу рыдание, - сейчас.
Розалин порывисто приподнялась и ринулась к воде, опустилась на колени у края, протягивая пальцы к застывшей водной глади, чтобы смочить лицо и смешать холодную влагу с солью крупных капель брызнувших слёз.
Нужно было окончательно решить: переступить порог их укрытия, чтобы примириться, раскрыв все карты, или окончательно попрощаться, оставив его совесть в чистоте неведения грехов некогда любимой женщины. Обратной дороги не будет.

Попытка проморгаться, чтобы с глаз спала эта мокрая пелена, от которой всё кругом расплывается в мутные акварельные пятна сумрака, заставляя погружаться глубже в густой раскалённый сплав своей агонии. Саднил каждый вдох, рыдание скреблось в глотке когтями, но леди Хогарт боялась давать волю всей силе своей муки, молча глотая слёзы. "Розалин" - как редко Тео звал её полным именем, как непривычно, неправильно и тревожно. Наверное что-то подобное чувствовал Таффи, когда родные вдруг произносили строгое "Итан". Волшебница прикрыла лицо мокрой холодной ладонью, сильнее стиснув в кулачке второй руки свою коварную находку.
Позвал чуть мягче. Женщина зажмурилась, окатив лицо новой пригоршней стылой воды, безуспешно пытаясь совладать с собой. Теобальд сам окликнул её и в этом призыве не было острых стальных ноток раздражения, но почему всё равно так больно? В древних легендах друиды писали, что больнее не получить стрелу в грудь, а вынуть её из груди. Он звал, а Лин не могла найти сил, чтобы взять себя в руки, восстановить рваное дыхание, унять дрожь в голосе и подняться. Нужно решать. Боги, но как рассудить? Как?!
Розалин замкнулась в раздирающем смятении, её движения были пустыми и механическими, поэтому волшебница вздрогнула, когда Треверс оказался так близко, вдоль спины пробежали мурашки. Она лживо мотнула растрёпанной головой, глядя в никуда заплывшими красными глазами. Разве ушибленный локоть и разодранное запястье хоть что-то значат по сравнению с той оглушительной болью, которая разъедает сердце, оставляя язвы и губительно множа их?
Пальцы Тео коснулись её, сердце замерло и громко стукнулось о грудную клетку. Розалин так боялась обмануться этой желанной оттепелью, восполяющей надежды, боялась, но поддавалась, уступала ей. Леди Хогарт не могла отказать Теобальду. Никогда не могла. Даже когда была зла или обижена, это главенство заложилось несознательным, безусловным правилом.
Лин шумно неровно втянула носом воздух, отёрла глаза.
- Ох, милый, сильно болит? - взволнованно оживилась женщина, забыв о вынужденной сухости тона, подаваясь ближе и приподнимаясь на коленях. В ладони кое-что мешало, не позволяя разжать кулачок, неприятно напоминая о своём присутствии.
- Ты обронил, - шмыгнув, вымученно заявила волшебница из-за плеча Теобальда, не поднимая глаз. От нерукотворных каменных сводов гулко отозвалось: "Ранил..ранил...нил".Она поймала ладонь возлюбленного и вложила в неё роковое украшение, легко пожав его руку. Металл стиснуло между двух ладоней, он жёг, изводил. Розалин пугано убрала ладонь и спряталась за спину Треверса, надеясь, что тот не увидит, как корчится её лицо от безмолвной пронзительной муки. Женщина зажмурилась и, кусая губы, задержала дыхание. Её пальцы, которые та положила на плечи Тео, сильнее вжались в ткань распахнутого жилета. Следовало достать палочку и вспомнить простейшие заклинания по заживлению ран. Сейчас...только снова сделать вдох.

Ладонями чувствовалось что-то обоюдно щемящее, напряжение, волнами разбегающееся от сердца к кончикам пальцев, встречаясь с иными, похожими волнами, пульсирующими из другой точки. Как же хотелось скользнуть руками вниз, вдоль груди Теобальда, под неряшливо распахнутые борта жилета, обнять, припасть грудью к мокрой спине, поцеловать за ухом, согреть, утешить его сердце, накрыв руками. Как близко сочился этот родной дурманящий аромат, заставляя склоняться ниже. Щеки, щекоча, невесомо коснулись отросшие взлохмаченные кончики тёмных волос. Розалин подметила, как заходили жевалки на его лице напряжением стиснутых зубов, как заострялись костяшки кулака, как его пальцы потянулись к переносице. Лин боялась трактовать эти знаки, но каждый из них бередил волнение, больно вьющееся под рёбрами.
Ладонь Теобальда неожиданной и желанной лаской коснулась холодных пальцев. Нестерпимо мало и щедро много. Почти как раньше. Раньше. Кто бы мог подумать, что прошлое может быть наркотиком, пострашнее шалфея предсказателей, цепким, мучительно пьянящим, губительным, тянущим в свои когти, чтобы поглотить. Николас заставил кузину собственноручно торжественно (хотя вышло скорее свирепо) уничтожить омут памяти, который женщина уместила прямо в своей безобразно-одинокой спальне, теряясь, растворяясь в прошлом раз за разом, забывая о настоящем, тусклом, жестоком, несносно пустом и бессмысленном. Леди Хогарт, кажется, вырывалась из омута памяти даже не для того, чтобы справить первородные нужды, а лишь бы выпытать у Джункуса, не было ли писем не из Министерства. Получить отрицательный ответ, остервенело писать снова. И обратно в пагубный омут.
Розалин приняла руки Тео. Колдовать целительные чары в ажитации она не решилась - быстрее покалечит, чем поможет.
- Да, пойдём, милый, - "м" как-то дёрнулась в голосе, растянулась и потухла. Жадно ухватив его ладонь, женщина податливо проследовала к глухому каменному боку грота. В тишине раздавались только гулкие шорохи и монотонное "кап...кап...кап". Волшебница обнажила палочку и, не думая, привычными пассами обнажая секретное кружево заклятья печати, напоминающее по форме узлы кельтского креста, а после скомандовала "Диссендиум!". Здесь теперь стало гораздо уютнее, чем в первый раз, когда Розалин познакомила Треверса с этим местом. К тому же, здесь было удобно хранить те значительные материалы и разработки, которые составляли сокровищницу "Чёрного Феникса", тогда и появилась идея усилить тайник второй затейливой печатью. Лин принялась хозяйничать, разжигать свечи, обходя свои владения. Ну и пылища! Она пыталась оттянуть начало холодящего жилы разговора, напустить непринуждённость.
- Рубашка тоже промокла? Снимай, я даже отвернусь, если хочешь, - горько пошутила волшебница. - Но сначала твой затылок. И скажи, если ещё где-то болит. Давай сюда на диван. - она встала у спинки, неловко переминая в пальцах древко волшебной палочки. Прожгло воспоминание их первого поцелуя, перехватывая дыхание.

Одна пуговица сдалась под подушечками пальцев, нырнув головой в петлю, вторая. Уголок кожи стал шире, показалась манящая ямочка между ключицами. Розалин вглядывалась в каждую впалость и изгиб шеи мужчины, в рыжину на подбородке и под скулами, в краешек мочки уха, спрятавшегося за бурными своенравными прядями. Каждый дюйм этого тела, искусного ларца для бесценного сокровища - любимой души, она незабвенно любила, знала, могла изобразить по памяти. Прежде она старалась не упускать шанса внести хоть какую лепту в обнажение Тео, но теперь была вынуждена кусать губы и лишь сильнее сжимать палочку, не разрешая себе теперь уже непозволительной вольности.
На диване тускло блеснула цепочка часов. Как же её проклинала Лин в своё время, а теперь готова была трепетать от радости, лишь бы её пальцы снова запутались в ней, пытаясь отцепить от пуговицы жилета, когда под пиджаком так веет душистым теплом Треверса. Это место бередило сердце, оно всё было насквозь пропитано их любовью, даже в этом плотном воздухе, кажется, ещё остались фантомы их последних рваных вздохов, стонов и лепета нежности, аромат сладострастия, как тонкий запах виноградных ветвей, сочащийся из пламени камина. Быть может, эти призраки прошлого, преданно живущие в этой каменной цитадели, помогут волшебнице.
Розалин моргнула, чтобы морок, который наполнял её решимостью вернуть всё то бесконечно прекрасное, что было, и приумножить, перестал так яро снедать сердце, отчаянно трепыхающееся под рёбрами.
Диван глухо поздоровался вялым скрипом, его обтянутая жаккардом воздушная обивка мягко просела под весом мужчины. Тео так пронзительно посмотрел, подгоняя, что леди Хогарт не вынесла этого вымученного взгляда любимого мужчины, напоминающего о всей глубине и тяжести её вины, и, коснувшись руками его висков, развернула голову волшебника обратно.
Розалин шумно вдохнула носом, удобнее перехватила палочку и невербально, парой простейших формул заклятий, известных каждому шебутному школьнику (особенно драчливым мальчишкам и их мамам) избавила мистера Треверса от ссадины на затылке и неприятной тяжести в голове.
- Так-то лучше, - тихо пробормотала женщина, убрав палочку и не зная, куда себя деть. Ей так нужно было, чтобы Теобальд был как можно ближе, чтобы хоть какое-то невесомое касание придало сил, дабы удержать ту страшную ношу, которая гранитными плитами накрыла душу, заточив в ловушку. Розалин обошла диван и осторожно села рядом с Тео, уголок её колена коснулся бедра мужчины. Хоты бы так...
- Тео, - начала женщина, хватая пальцами ткань юбки и нервно стискивая в складки, она совсем терялась, пытаясь сообразить, как начать эту страшную исповедь, -  я не достойна твоего прощения и тв..., - она зажмурилась, горло начало саднить, но Лин медленно выдохнула, пытаясь взять себя в руки, - твоей любви. Ты говорил, что я губительна. Ты прав. Я...я гублю всё самое ценное, что у меня есть. Я погубила свою семью, её прошлое...настоящее и будущее. Я чудовище, Тео! Я хуже своей сестры... - с каждым словом она распалялась, голос начинал дрожать и надрываться. - Всё, что я заслужила - твоё презрение. Но, Тео...я не могу жить без тебя, - выпалила она негромко, но в этих словах была сила крика. Напряжение, которое женщина попыталась угомонить, прогрызло рёбра и вырвалось диким зверем. Леди Хогарт закрыла лицо руками и дала волю горючим слезам.

Как будто острым кончиком ножа вопросы Теобальда болезненно пронзали подсохшие уродливые корки преступлений прошлого, чтобы сковырнуть их, выдавить гной горестей и самобичевания, прочистить воспалённые, смертоносные раны. В неровных клоках дыхания терялись слова. За какой край кровавого покрывала своего бесчестья ухватиться? Что сказать наперво? Быть может, после всего того, что обнажиться Теобальду, он больше никогда не взглянет леди Хогарт как прежде.
Последние вдохи перед неотвратимостью. Вот он, Рубикон, так призывно плещется у носочка туфли, ещё шаг и пути назад не будет никогда. Теобальд Треверс  стал для неё миром, его любовь, тот незаменимый компонент, которым Тео дурманил и наполнял свою женщину изо дня в день, слилась в жилах с самой магией. Если он не примет её, то и мир станет чужеродным и враждебным. А значит, не стоит бояться того, что будет после. Или вернётся счастье или наступит вечный покой.
Ладони на плечах, такие сильные, бережные, родные. Тепло широкой груди - убежища от всех бед и несчастий, дурман целебного аромата кожи, пробирающийся в самую глубь сердца заботливый шёпот. Так бы и оставаться в этих объятиях до конца своих дней. Но Лин, тонко чувствующая человеческую природу, не могла не уловить границу, которую очертил Теобальд. Его участие было искренним и..оно было, но походило на то, как в прежние годы юности они утешали друг друга, случись что. Горько, мало! Но ведь он любил её тогда, осторожно по-братски поглаживая льняные волосы всхлипывающей соседской девочки, может, ещё любит и сейчас?
Розалин шмыгнула и уткнулась в шею волшебника мокрым солёным носом, беспомощно содрогаясь всей своей хрупкой фигуркой. Невольно прокатилась губами и горячим дыханием по коже, будто то не поцелуй, а лишь случайное касание.
Волшебница крепко стиснула Тео, её пальцы готовы были сквозь хлопок рубашки впиться в кожу с таким отчаянным исступлением, как будто сейчас отберут, вырвут из этих объятий с корнем. Она замотала головой.
- Если бы, - прозвучало сквозь всхлипы. "Милый, мой драгоценный Теобальд! Твои глаза всегда видели во мне лучшее и любили даже тени моих пороков! Как ты снисходителен и великодушен, разве я заслужила тебя?"
- Я - убийца! Я предала свой род! Дважды! Тео! - Лин судорожно перехватывала пальцами его рубашку. - Я убила собственную мать! - взревела она, из глотки, раздирая её изнутри, вырвался истошный вопль, такой неестественный для изящной благородной женщины. - Если бы я знала! Ты бы! Ты бы не допустил! Но я так хотела ребёнка, - сумбурно восклицала леди Хогарт, забывшись в своём безумии, ухватила Треверса за грудки, глядя на него заплывшими от слёз, широко открытыми красными глазами. Её всю колотило. - Я так хотела подарить тебе ребёнка! И тогда бы уже ничто-о-а-аа... - последний звук снова прокатился рокочущим громом нового крика. - Всё напрасно! Я безнадёжна! Всё зря! А-а-а! Я не могу так с тобой поступить!

Hell is paved with good intentions

После смерти матери где-то внутри появился чёрный пустой каземат, где было одиноко, глухо и страшно. Розалин сама загоняла себя туда, терзалась до исступления самовольным заточением, бичевала сердце до крови, морила дух голодом любви и близости с дорогими людьми. Хогарт  прогнала Теобальда, чтобы он не делил её наказание, чтобы и капля чувства вины незаслуженно не отравила его. И только кузену удалось вырвать Лин из этой жестокой темницы, но дверь в неё всё ещё не была заперта. И вот теперь, обезумев от горя, женщина кричала, рыдала и хваталась руками за ржавые прутья по ту сторону этой тюрьмы, шагнув обратно в камеру. Её взгляд ослеп и опустел, стал стеклянным и бликовал влагой. Волшебница не внимала недоумению Треверса, будучи не в себе. Тео тряхнул её, крепче сжав, и её зрачки леди Хогарт сфокусировались на лице возлюбленного.
- Я даже не знаю, с чего начать, - дрожащим голосом, сквозь слёзы залепетала женщина, стыдливо потупив взгляд. Она попыталась сделать вдох и рваный медленный выдох, ещё один. Ей хотелось попросить Тео налить вина или ещё чего покрепче, но оттягивать ещё...нет, нужно решаться. Ну же, Розалин Адайн!
- Я не всё сказала тебе о том, что делала с Ноттом. Он сварил пару зелий, но было ясно, что это не поможет. Мы...пытались снять проклятье. Та женщина, что наложила его. Мне удалось её найти. Я, - Лин осеклась. Мой милый гуманист Теобальд Треверс, протестующий против насилия и чёрного колдовства, как ты примешь эту ужасную правду?
- Я пытала её в Хоршеме. Долго. С Ноттом. Я надеялась, что после Круцио она сделает что-нибудь! Но нет, нет, нет! Ничего! - женщина снова попыталась выровнять дыхание, чтобы обуздать ревущие эмоции. - А потом Теодор мне посоветовал одну чёрную ведьму. Ритуалистку. Нелегально, конечно...Я обратилась к ней. Мне...пришлось, - она нервно сглотнула и зажмурилась, вспоминая как в ладонях лежит ещё теплое человеческое сердце, и кругом кровь, кровь, кровь, чадящие чёрные свечи. - Я убила её. Ритуальным ножом...убила! М-мне сказали, что у всего есть цена и мне тоже придётся уплатить. Жизнь за жизнь. Ведьма заверила, что с тобой ничего не случится, что у нас будет ребёнок! Она поклялась! Я была готова на всё, понимаешь! Но...если бы я знала, - она взревела снова, закрыла лицо руками, мотая головой, царапая лицо пальцами. - Мама умерла ровно через девять месяцев после обряда. Это я её убила! О, боги! Боги! Что я наделала, Тео?!
Розалин представляла себе этот разговор несколько иначе, более стройно и последовательно, она вдумчиво подбирала слова, размышляя перед сном. Но всё рухнуло, превращаясь в хаос слов и всплесков отчаяния, самообладание покинуло волшебницу.

Женщина моргнула слипшимися от слёз мокрыми ресницами, воспалённые глаза щипало, а голова стала мутной и тошнотворно-тяжелой, но даже сквозь давящую толщу отягощений Розалин явственно видела и чувствовала ту любовную предвзятость, с которой Теобадьд принимал свою избранницу. Волшебница была растрогана и обеспокоена одновременно. Треверс смягчился, ободряюще сжимая ледяные пальцы Лин, ни в его голосе, ни во взгляде не было отвращения, лишь всполохи ярости, такие знакомые, адресованные совершенно конкретной персоне, этот ревностный почерк гнева господина Треверса Розалин знала прекрасно.
Волшебница покачала головой, склонила набок, сильнее сжав руки мужчины и погладив ладони большими пальцами.
"Как же ты заблуждаешься, любимый мой, я всегда казалась тебе лучше, чем есть. Нотт - лишь ловкий инструмент, острый кинжал моего гнева! Кинжал, ранивший нас всех, но ведомый моей рукой." - чувствительно говорили глаза леди Хогарт.
Было легче винить кого-то другого. Всегда легче. Розалин вымещала собственную боль, собственную роковую ошибку на других. Она винила мать за то, что она скрывала годами, винила отца, потому что тот тоже умер, винила сестру из-за которой репутация семьи в приличном обществе поехала под откос, винила покойного мужа и его любовницу, и, самое страшное, винила Теобальда. Лин любила его всей душой, любила самозабвенно и смертельно крепко. И как жутко ей становилось в те иссиня-чёрные мгновения, когда в её голове появлялись отвратительные, чуждые, но навязчивые мысли: "Это ты виноват, это всё из-за тебя!". Нутром женщина ощущала всю несправедливость этих слов и подсознательно боялась поранить ими того, кто был дорог ей больше всего не свете. Лучше жить с разочарованием, чем с чувством вины. Вместо того, чтобы ударить его этими невыносимыми обвинениями, она замыкалась в себе, срывалась на мелочах, взрывалась по пустякам и сделала их совместную жизнь насколько невыносимой, что разрыв казался для обоих спасением. Но всё это было блажью подсознательного, желанием защитить любимого от самого коварного злодея - себя самой. Лишь когда боль стала терпимой, разум рептилии, живущий по принципу "бей или беги", уступил место загнанной в угол логической мудрости. Розалин много размышляла и сумела принять всё как есть, признать свою и только свою вину. Ей помогли. Она вспоминала о том, что говорил ей наставник и даже дыхание женщины стало чуть ровнее.
Но это был лишь первый вал, который хлынул на голову Треверса, выдержит ли он так же стойко последующий, разразится ли буря, крушащая вдребезги их хилый плот, жалкий остаток, казалось, несокрушимой армады их счастья, или наступит желанная умиротворённая тишь?
- Мы с мамой во многом схожи. Мы обе делали ужасные вещи ради тех, кого любим, полагая, что поступаем правильно, - всхлипнув, пробормотала Розалин контрастно-рассудительным тоном. - И обе поплатились за это.
Волшебница замялась, сильнее нахмурилась, потупила взгляд и подняла обратно.
- Тео, это не всё, что я скрыла от тебя. - леди Хогарт опять задрожала, ей было тяжело дышать, она снова теряла самообладание, но держалась из последних сил. - Не потому что не доверяла тебе, нет. Я, - она зажмурилась и по щекам прокатились две крупные солёные бусинки. - боялась, что ты разочаруешься во мне. Быть может, это произойдёт сейчас. Пусть так, если боги сочтут справедливой такую кару, но ты должен знать. И тогда решишь, имею ли я право быть рядом с тобой.
Несколько тяжелых вздохов, взгляд глаза в глаза, от страха и стыда звенит в ушах.
- У меня есть ребёнок, - выпалила женщина, как будто сама едва веря этим словам. Это материнство казалось каким-то эфемерным, ненастоящим. В сущности, так и было, но факт оставался фактом.

Кто бы мог подумать, что признаться в убийстве может быть легче, чем в тайне материнства, преступление и позор, покачиваясь на чашах весов совести, принялись изводить обоих. Пугает не сила свершённого греха, а его непредсказуемость, проще принять то, что можно ожидать. Теобальд не ожидал, это признание пронзило его, словно предательство, даже таковым не являясь. Мистер Треверс редко был импульсивен, потому Розалин испуганно и тревожно глянула на него, когда мужчина вскочил. Как бы ей хотелось избавить любимого от этой пытки, но это было неизбежно ради призрачной надежды вернуть его искреннее расположение. Волшебница дала ему пару мгновений хоть немного прийти в себя.
Когда завязался тот проклятый мучительный узел, нелепый коварный колтун, который не распутать, только резать, обрывая нить продолжения рода? Месть ли это родовой магии, осквернённой грязной кровью, задумка богов или злосчастное стечение обстоятельств? Розалин хотелось думать, что это воля чего-то извне, но снова и снова разбивалась о понимание того, что всё началось с её беспечности и легкомысленности, которым едва ли найдётся оправдание. Ребёнок - камень преткновения и её ад вот уже почти двадцать лет. Горе невосполнимой утраты, кошмар, пробирающийся в сны ледяными костлявыми пальцами самой Смерти, любовно касающейся мягкого тёплого живота, отмечая чрево печатью безжизненной пустоты. Розалин старалась забыть о том, что приключилось с ней в юности и время от времени даже казалось, что всё это лишь плод воспалённого воображения, и всё же порой ей снилось, что её ребёнок, от которого так разбух живот, мёртв, он гниёт внутри и её тело тлеет вместе с ним. Мерзкое, отвратительное и страшное чувство. Розалин просыпалась в холодном поту от болезненных спазмов. В книгах писали, что так ведёт себя проклятье, мучая не только наше тело, на и испытывая дух, питаясь нашим страхом, словно паразит. С этим можно научиться справляться, но привыкнуть - едва ли.
Леди Хогарт сделала глубокий вдох, пытаясь усмирить свои мучительные мысли и воспоминания. Она робко коснулась ладони Тео, чтобы тепло его руки придало ей сил.
- Я думала, это навсегда осталось в прошлом, - сдавленно заговорила женщина. - Это было очень давно, - Розалин потупила взгляд, стыд кусал и обжигал её.  - Может быть помнишь, на последнем курсе Хогвартса я долго болела? Меня увезли лечиться домой. Потом я вернулась и еле сдала Ж.А.Б.А. Я не болела, Тео... я, - её глаза заблестели влагой, - была беременна.
Леди Хогарт подняла взгляд и тут же опустила, не в силах выдержать гнёт этого позора. Она лихорадочно ухватилась за ладони Теобальда и уткнулась в них мокрым лицом, её плечи задрожали. Лишь немного излив свою боль солёной водой, она смогла приподнять голову и добавить. - Мне сказали, что ребёнок родился мёртвым, мне даже не дали прикоснуться к нему. Я ничего, ничего не знала! Она всё скрыла от меня, даже не сказала, мальчик это был или девочка, чтобы я скорее смирилась с утратой и вернулась к прежней жизни. Будто никакого ребёнка не было, - дрожащим надрывным голосом говорила она.

Из напряженных складок плотно сомкнутых распухших век катились хрустальные капли. Единственное, что придавало сейчас сил, - живительные касания сильных пальцев мужчины, бережным мягким теплом прокатывающиеся по острым плечам, сквозь взлохмаченный лён волос, цепко по гряде позвонков у шеи, усиливая ощущение своего близкого столь желанного присутствия. Розалин прильнула лбом к предплечью мистера Треверса, обрывисто вздохнула и осмелилась поднять взгляд. Оторвавшись от его руки, наскоро отёрла покрасневшие глаза.
На что она надеялась, замолчав на полуслове? Лин ведь прекрасно знала, что могла солгать кому угодно, только не Теобальду, а умалчивать и перекраивать факты более не имело смысла. Если вверяться, то целиком, пока, испив горькое зелье, Треверс не увидит мутное, грязное, исцарапанное дно внешне безупречного кубка. Пожелает ли он очистить и отшлифовать его или с отвращением заречётся делать ещё хоть один глоток?
Слишком многое довлело, борясь с пытливым, полным мучительного напряжения взглядом волшебника. Сердце больно сжалось и замерло в груди, накатила тошнота, поднимаясь к горлу.
Розалин была женщиной идейной, воинственно-пылкой, быть может, во многом это так породнило их с Теобальдом. Вместе, они яро отстаивали важность происхождения и чистоты крови, эта борьба охватила их обоих и была совершенно искренней, быть может потому, что с возрастом леди Хогарт поняла цену, которую платили веками поколения волшебников, чтобы хранить в своих жилах концентрированную магию, насколько это было возможно. Они поступались личными интересами, счастьем, покоем и ещё десятками ценных вещей ради неколебимых принципов, передающихся из поколение в поколение. Но война спутала все карты. Лишившись отца, влияния и уважения, банального достатка, девочки Шафик не выдержали каждая по-своему сбегая от гнетущего настоящего, пытаясь заполнить зияющую дыру, оставшуюся на месте самого любимого мужчины - покойного отца. Они хотели любви, хотели быть нужными, хотели забыть о распрях взрослых, о треклятых правилах благородных леди, на которые всем в их окружении было плевать. Другие девочки в Хогвартсе могли целовать, кого хотели, могли любить, кого хотели. Как тогда казалось, что запретное - это то самое настоящее, что мама не права, навязывая глупые жестокие рамки. Тогда всё виделось иначе. Тогда. Сейчас бунт юности казался непростительной ошибкой. Какое право Розалин имеет укорять других за связи, оскверняющие кровь, когда она сама замаралась в этом, породив плод смешанной крови?
Сама жизнь потускнела в глазах волшебницы.
- ...и отец - полукровка с Рейвенкло, - тихо продолжила леди Хогарт, бледнея ещё сильнее. - Мой ребёнок - полукровка, - присовокупила, ужасаясь собственному признанию, с трудом шевеля губами. - Отец ничего не знает. Таково было условие моей матери. И ничего не узнает. Фарран Моран, целитель. Он ненавидит меня. Я и сама не знаю ничего толком, - всхлипнула женщина. - Мать призналась на смертном одре. Но ничего не успела сказать. Я различила только ОМА. Тео, я хотела его найти! У меня ведь больше, - горло снова разодрало рыдание, - никогда не будет... - она не договорила и издала вопль. - Зачем я тебе со всем этим?! Как я могу?! Ты заслужил в жёны безупречную женщину, достойную твоей любви и заботы, и такие найдутся. А я.... - Лин сжалась в беззащитный клубок, содрогаясь всем телом. - Тео, я так тебя люблю, но я не смею, я не имею права! Я думала, у меня хватит сил отказаться от тебя, но я не могу-у-у,  - лихорадочно восклицала Розалин, до боли вцепившись длинными острыми ногтями в изумрудный жаккард. Задыхаясь, она потянулась пальцами к шее, где на цепочке висел кулон с маленькой крышечкой. Волшебница погладила его пальцами, удостоверяясь, что тот на месте.

Ожидаемая реакция, ожидаемая, но от этого не менее болезненная и паршивая. Вот, чего волшебница так страстно, отчаянно боялась все эти годы - разочарования. Расплата, от которой удастся увернуться, перехитрить возмездие, как бывало прежде, но неколебимые законы мироздания приручить никому не под силу. Леди Хогарт смотрела на Теобальда и давала себе отчёт, что его видимые терзания стоит множить не меньше, чем на дюжину. Невыносимая пытка наблюдать, как враз увядает иллюзорный образ прекрасной возлюбленной союзницы в глазах Треверса.
Хотелось коснуться его, утешить, объяснить, оправдаться всеми мыслимыми и немыслимыми путями, но женщина застыла в оцепенении, её грудь несколько раз дрогнула в попытке сделать вдох, но он застревал в глотке, на шее натянулась кожа и сильнее проступили рельефы, мышцы нервно свело от подбородка до живота, ещё один вдох дрогнул под клетью рёбер и осёкся острой болью, отдавая влево. Тео поднял взгляд, который волшебница встретила с трепетом, её терзало смятение и ядовитая мысль о том, что как прежде уже никогда не будет. Лин ждала окончательный вердикт, словно перед ней стоял весь Визенгамот, осуждающе глядя и улюлюкая. "Прости, Лин" - глаза волшебницы распахнулись ещё шире, её пробивала мелкая дрожь, по позвонку пробежали мурашки, пробрал озноб, выступая испариной холодного пота. Теобальд пытался выманить у неё кулон, но Розалин ревностно игнорировала движения его пальцев.
Хогарт мотнула головой, судорожно сжала пальцы и попятилась, забиваясь в угол дивана. Он готов попытаться её простить, но что до любви? Без неё ничего не имеет смысла, а его голос такой студёный, будто ключевая вода, от которой колет и сводит ноги, стоит вступить в родник.
Розалин покачала головой, она устала, иссохла, измучилась, ей хотелось навсегда покончить с этим, прекратить эту зудящую невыносимую боль. Розалин думала, что стоит признаться, и ей станет легче. Не стало. Или не так, стало легче на душе, как у магглов после Соборования, но боль и ненависть к себе только сильнее распалились, словно коварный огонь от порыва ветра. Лин чувствовала себя жалкой и недостойной рядом с этим благородным, верным своим принципам джентльменом, ожидания которого разрушила, чьи надежды ложно обольстила. Агония, новый виток и навязчивое, инстинктивное желание только одного - прекратить, прекратить любой ценой.
"Презирая меня, тебе будет легче. "
- Прости меня за всё, - прошептала она, лишаясь последних крупиц рассудка.
"Я люблю тебя" - громкая явственная мысль устремилась прямиком к сердцу мужчины, целуя его напоследок.
Розалин была готова сделать это тогда, у кромки обрыва, та же решимость опьянила её и сейчас. Она жадно ухватилась за кулон, откупорив крышечку ногтем большого пальца и попыталась дёрнуться, отворачиваясь.

Этот непримиримый взгляд явственно диктовал свою волю, но Розалин упорно не желала подчиниться, он держался с ней, как показалось женщине, отчуждённо, смотрел словно на одну из сестёр, ощущая обязательство заботиться лишь потому, что так положено. Он же джентльмен, как-никак. Некоторые дамочки принимали за флирт его утончённые манеры, хорошее воспитание – за признаки недвусмысленного расположения, теперь и Лин боялась обознаться, смутить свою решимость ложной надеждой.
Тео рванул к ней резко, отнимая полую подвеску от губ на полпути. Волшебница отчаянно воскликнула, не намереваясь уступать. Треверс уцепился в неё пристальным взглядом, наседая своим крепким телом и пытаясь совладать с упрямицей, её руками и помыслами. Хогарт чувствовала, что он пытается сделать, противилась изо всех сил, но отсутствие концентрации и высочайшее эмоциональное напряжение делали её барьеры тоньше газового платка. Она хотела зажмуриться, но не могла, зачарованно не отрываясь от влекущей бездны взгляда Треверса, своего единственного заклинателя. Мелкие, ухватившиеся друг за друга серебряные петли врезались в кожу, обжигая нежную белизну этим резким натяжением, доля мгновения и звенья расцепились, избавляясь от губительной ноши.
- Нет! – исступлённо взвизгнула женщина. – Верни! Пусти! А-а! – прочее на обоих языках осталось невысказанным протестом. Её лишали последнего утешения – покинуть этот мир рядом с пристанищем своего счастья, любуясь чертами, навеки выгравированными на сердце. Умирать одной, наедине с пустотой и своим горем – ужасная, страшнейшая участь, о которой и помыслить жутко. Нет, нужно сделать это сейчас, перестать тяготить себя и его.
Хогарт была не в себе, ею овладела фанатичная нездоровая деструктивная тяга, будто демоны шептали ей на ухо и делились своими силами, чтобы сгубить надломленную душу. Она пыталась ухватить ладонь Тео, упиралась острыми локтями ему в грудь, царапалась и впивалась в кожу ногтями, пихалась коленями, не соизмеряя сил, дёргано, резко, взвизгивая и воя в каком-то отчаянно-диком забытьи. Натиск Теобальда не ослабевал ни на секунду, пока женщина подлым болезненным рывком не сломила его крепкую хватку. Воспользовавшись моментом, Розалин почти достала заветный бутылёк, но вместо этого их «диалог» перешёл в иную, в прямом смысле, плоскость.
Задыхаясь и деря глотку шумным истошным дыханием, вторя его шипению сквозь стиснутые зубы, женщина крутилась на полу, пытаясь дотянуться до сжатой до белых костяшек ладони и удержать вторую руку мужчины. Стукнулась затылком, несколько шпилек больно вонзились в голову, Лин проскулила и уступила первенство Теобальду. Причёска окончательно потеряла форму, а пыльные локоны, взмокшие у корней, разметались по лицу и липли к губам. Розалин чувствовала, что теряет последние силы и вздрогнула от гулкого удара.
Не-е-ет!
Один из редчайших итальянских ядов на основе порошка кантаридина брызнул на пол. Волшебница ахнула, обернувшись на источник звука, но тут же неудержимо перевела взгляд на Тео, властно склонившегося над ней. Как жестоко было ощущать его разгорячённое противоборством тело, пышущее жаром, в такой тесной близости. Его слова надавили на что-то внутри. Хищная ярость в глазах леди Хогарт исчезла, она обессиленно обмякла, тяжело дыша, не отводя глаз. По телу пробежали мурашки, совсем не такие как прежде сегодня.
- Вовсе нет! – всё ещё бунтовала Лин, лишённая сил, но не своих страхов, её губы и подбородок задрожали, слёзы вновь брызнули из глаз. – Ты вычеркнул меня из своей жизни! Ты готов идти дальше и имеешь на это полное право. Какая тогда разница, Тео?! Какая?! Твоя совесть будет спокойна, если я не перестану дышать?! Жизнь без тебя – это не жизнь. Я умирала каждый день в этой проклятой разлуке, я искала тебя как могла! – она взревела болью незажившей обиды. Её пальцы невольно потянулись к его лицу, невесомо касаясь щёк.

Ближе. Теперь можно было чувствовать касание его живота на вдохе. Розалин поймала взгляд Треверса несмело, одновременно с боязнью и благоговейным трепетом. Шёпот волшебника словно пробирается под кожу, заставляя её дыбится сотнями напряженных точек. Прикосновение его пальцев, лёгкое, пыльное будоражило как никогда раньше. Неужели что-то подобное воспаляло Теобальда прежде, чем он завоевал цитадель своей любви, отвоевав всё до последнего камешка? Его чувства всегда казались незыблемой данностью, которые ничто не смутит, ничто не отведёт, и Розалин, откровенно избалованная чутким вниманием, не могла помыслить, что может быть иначе. Она с благодарностью принимала их и дарила свои в ответ, но сейчас после невыносимо долгой разлуки, после убийственного, но справедливого холода отстранённости, любое, даже самое мелкое проявление привязанности Тео становилось желанным до исступления, ценным и хрупким подарком, чем-то совершенно неповторимым. Неужели малое способно вызывать такой восторг, такое счастье? Тёплый след от подушечки пальца на щеке, в волосах, возможность бережно касаться его в ответ. То, что осталось витать в тишине невысказанной пылкой тенью после заветного «не», ударило хмелем в голову.
Леди Хогарт не отводила взгляда от глаз волшебника, пытаясь утопить ярость разочарования и обиды в искренней глубочайшей ласке. Она вся трепетала, внутри творилось что-то невыразимое, словно десятки крылатых ключей порхают в теле, бьются, желая ввериться своему единственному владельцу. Страсть рождается там, где есть желание. Нежность рождается там, где есть любовь. Тео был нежен. И она была нежна.
И вдруг стало так хорошо и чувственно, хотя мгновения эти были кристально чисты и невинны, мир, давно утерянный, заволок собой израненное иссушенное сердце, унимая кровотечения, затягивая язвы.
Женщина внимательно ловила слова Треверса, пытаясь предвосхитить с опаской и надеждой. Тео отпрянул, Лин не успела различить его движения, но охотно поддалась, приняв руку. Уголки губ волшебницы дрогнули в улыбке. Умереть в один день от горя как Тристан и Изольда. Но только в легендах возлюбленные падали замертво с поразительной фатальной лёгкостью. Сколько раз в самые невыносимые чёрные ночи, сливавшиеся с днями, Розалин надеялась, что её сердце остановится, разве она недостаточно горела в муках? Нет, кажется, люди не умирают от горя сами по себе. Не так. Это жестокая прихоть богов или их мудрое снисхождение, дабы дать неразумным шанс?
Она присела, ощущая, что, судя по бледным ноющим вспышкам боли, синяков у неё не меньше дюжины. Заправила за ухо растрёпанные лохматые пряди, торопливо отёрла лицо ладонями и промокнула влагу на глазах, как вдруг застыла, растревожено глянув в глаза Тео, едва дыша.
- Ты правда этого хочешь? - тихо прошептала Розалин, её взгляд добавил «Даже теперь?» – Мне ничего не нужно, кроме твоего благополучия и счастья. Всё, что я делала, я делала ради этого. Даже если так не кажется со стороны. Я ошибалась, я запуталась, - на шее появились две узкие солёные дорожки, по которым прокатилось несколько капель, голос дрожал, грозился сорваться в натужный надлом, – но я точно уяснила одно. Или с тобой, или никак. Третьего не дано. И я готова бороться, искать выход, сделать что угодно, если ты уверен…

Ощутив на мокрой щеке бережное прикосновение, волшебница невольно на мгновение прикрыла глаза, с трепетом, не скрывая своего удовольствия от этой непринуждённой заботливой ласки, робко ластясь к ладони мужчины. Его голос продолжал звучать без той ледяной нервинки, которая пронзала воздух при каждом выдохе, заставляя тишину звенеть напряжением перетянутой струны. Добродушное снисхождение, и уголки губ женщины, перестав дрожать, поползли вверх. Розалин вглядывалась в его глаза, пытаясь не прочитать мысли, но хотя бы оценить намерения, Тео смягчился, он уже не смотрел сквозь мутное морозное стекло своей боли и обид, корка треснула, сквозь неё сочилось тепло, добирающееся до груди и сильнее разгоняющее кровь, прилившую к болезненной белизне впалых щёк, возвращая им живость.
От одного только «попробую» спёрло дыхание, пока Треверс с благородством истинного джентльмена, несмотря на обстоятельства, вызвавшие его усмешку, опускался на колено, леди Хогарт зачарованно наблюдала за ним, не смея шелохнуться, будто одним взмахом ресниц можно спугнуть эту нечаянную грёзу.
Сколько раз он упорно повторял этот ритуал, снова и снова искренне надеясь на успех этого амбициозного предприятия, проглатывал горечь отказа, выслушивал десятки объяснений, доводящих до раздражённого досадного исступления, а потом собирался с духом и пробовал ещё год за годом. Поразительно! Разве хоть один волшебник, имеющий к тому же, изрядное чувство собственного достоинства, способен на такую преданность и любовь? Разве хоть кто-то в той же мере достоин быть тем, ради кого не жалко собственной жизни?
Пусть она уже слышала эти слова, сказанные не менее распалённо, чем прежде, но сейчас чувствовала их глубоко и ясно, готовая принести клятву со всем пылом искреннего желания скрасить каждый отведённый на союз день этого особенного мужчины, быть его, любой ценой. Да, не такой он жизни хотел, когда представлял себе семейные узы, совсем не то, что была способна дать ему Лин, отчётливо это понимая. Но если даже теперь, когда покровы сброшены и препоны видны во всей своей уродливой природе, решимость не покидает Теобальда Треверса – так тому и быть.
Больше не осталось ни тени сомнения. Торжественный, переполнивший грудь вдох. Сколько же он этого ждал, её верный отчаянный лорд, сколько представлял себе этот сладостный миг, но уж точно не таким, каким он вышел. Но разве что-то сейчас имеет значение, кроме:
- Почту за честь назвать тебя своим супругом, Теобальд Дэрвел Треверс, - она произнесла это, лохматая и заплаканная, но таким церемониальным тоном, словно безукоризненная леди на приёме в две сотни гостей. Впрочем, трудно было держать себя в руках от этого бушующего пламени всеобъемлющего счастья, сжигающего прошлые муки в прах.
- Ой, я сейчас опять заплачу, - тихо пролепетала Розалин, расчувствовавшись, широко улыбаясь и стирая с глаз несколько слезинок радости. Она протянула руку Тео, чтобы тот смог надеть кольцо своей матери, призывно сверкающее искрами волшебства столь желанной искренней клятвы. Не медля больше ни минуты, волшебница поспешила заключить возлюбленного в объятия, довершая обет печатью жадного поцелуя, истосковавшись до безумия по вкусу этих медовых губ. - Как же я тебя люблю, - прошептала женщина, опьянев от восторженного блаженства и долгожданного облегчения.