Пожалуй, это было самое худшее Рождество в жизни Доминик, если не считать тот год, когда кто-то из кузенов засунул ей слизняка за шиворот и она опрокинула на себя чашу с бульоном, пытаясь вытряхнуть его из платья, а потом заперлась в сарае, сгорая от стыда, что Тедди увидел ее в таком виде. Ей тогда было восемь и она была в него немного влюблена.
На этот раз шутка, которую над ней сыграли, была не столь безобидной. Два дня назад она проснулась с ужасной сыпью на лице, но сначала не придала этому большого значения и попыталась убрать ее косметическим зельем. К обеду сыпь расползлась по всему телу, а к вечеру Доминик уже вся распухла и ее отправили в больничное крыло. Провести Рождество на больничной койке с сотней красных прыщиков, когда все остальные веселятся на Святочном балу, не то, о чем она мечтала, к тому же это был последний год Элберта в школе. Ее утешало лишь то, что никто кроме соседок по комнате и сестры ее не видел в таком состоянии. Только Виктуар разрешили навестить ее, да и ей не позволили остаться надолго, на случай, если это что-то заразное. Сама же Доминик была уверена, что вовсе это не заразно, потому что ее прокляли. Она даже подозревала, кто именно это сделал, будто кожей чувствовала, но никак не могла взять в толк, в чем была причина. С Треверс они жили в одной комнате уже пятый год, да, подругами никогда не были, но и делить ничего им не приходилось. Так с чего бы соседке насылать на нее проклятье? Не имея на руках доказательств, Доминик не хотела обвинять ее, но враждебность, которую она ощутила от Треверс в тот день, и на мгновение мелькнувшее на ее лице довольное выражение, давали основания, что это именно ее рук дело.
Доминик была счастлива, когда ей разрешили покинуть Больничное крыло: припухлость спала, от сыпи остались видимые покраснения, но выглядела она уже не так жутко. Она вся пропахла лекарствами и поспешила первым делом смыть с себя этот ассоциирующийся с болезнью запах. Когда она вернулась из душевой, в спальне никого не было, но было видно, что ее соседки, в том числе и Треверс, домой на каникулы еще не уехали. Их чемоданы были на месте.
Она сидела перед зеркалом и пыталась замазать следы, оставшиеся на лице, когда пришла одна из ее соседок, Сьюзан. Она явно не ожидала увидеть Уизли, и, казалось, немного смутилась. Через несколько минут Доминик поняла, что Сьюзан распирает от желания что-то ей рассказать, но она все не решалась, кружась за ее спиной и болтая разную чуть о прошедшем бале и кидая странные намеки. Возможно, она ждала, что ее спросят о чем-то и она расскажет не потому что хотела, а потому что ее спросили, но Доминик не собиралась ей помогать, уверенная, что если человек хочет рассказать сплетню, то его ничего сдержать не сможет.
- Я так удивилась, когда узнала, что Элберт пригласил Немайн, - будто между делом заметила Сьюзан и посмотрела на отражение Уизли в зеркале, чтобы не пропустить, какую реакцию вызвали ее слова. - Тебя это не удивляет?
Лишь на мгновение кисть для пудры замерла в ее руке, прежде чем Доминик придала своему лицу как можно более беспристрастное выражение и продолжила неспешно пудрить лицо.
- Почему это должно меня удивлять?
Она слышала свой голос, спокойный и холодный, будто со стороны, в то время как в висках у нее стучало и шея начала краснеть, но теперь уже не от сыпи, а от волнения. Недоумение, смятение и полная опустошенность, - все это было сложно удержать за маской безразличия, но она не могла позволить Сьюзан получить еще один повод для сплетен. Испытывая неверие, она пыталась справиться с душевным волнением. Сказать, что, получив эту новость, Доминик была шокирована, значит, ничего не сказать. Она подействовала на нее, как пятидесятифунтовый булыжник, сброшенный на голову с Астрономической башни. По-другому: она была полностью раздавлена. Она не хотела верить, что это правда, потому что это было слишком гнусно, не мог Элберт так поступить. Но как бы она не уговаривала себя, что Сьюзан просто сплетница и интриганка, ее преследовала мысль, что все сходится, и именно поэтому Немайн отправила ее в Больничное крыло. Теперь можно было без сомнений сказать, что это Рождество было самым худшим - никакой слизняк не мог сравниться с подлостью, которую она никак не ожидала от своей первой настоящей влюбленности.
- Меня бы удивило, если бы мой парень пригласил на Святочный бал мою подругу, - продолжала давить Сьюзан.
"Удивило?" - подумала Доминик, - "Это совсем не то слово, которое я бы употребила! И какая она мне подруга?! Никогда мы не дружили".
- Элберт мне не парень, - ответила она, повернувшись к соседке лицом. - Мы расстались, так что он имеет право приглашать, кого захочет.
- Ооо, - протянула Сьюзан и, потеряв интерес к беседе, вскоре ушла.
Каков подлец? А она дура радовалась, что его не пустят ее навестить, потому что не хотела, чтобы он видел ее такой уродиной. Он, наверное, даже и не подумал о ней ни разу, пока она мучилась от сыпи. Стоило ей заболеть, как он тут же нашел ей замену. И кого? Ту, что ее изуродовала.
Доминик хотелось злиться на него, она искала в себе злость, чтобы не было так больно, но пока ее захватила только жалость к себе и жгучая обида. Она не хотела плакать, не хотела страдать, но сдерживать слезы не получалось. Она уговаривала себя, что нельзя позволять кому-то управлять своими чувствами, она же не в первый раз собирается вычеркнуть человека из своей жизни. И не в первый раз ее предают. Но это было по-другому. Это было очень больно, она ведь его любила.
Она открыла нижний ящик своей прикроватной тумбы и вытащила зеленый с серебристой лентой сверток. Подарок для Элберта она приготовила давно, а отдать так и не успела. Положив сверток на пол, она со всей силой ударила по нему каблуком своего тяжелого ботинка. Послышался треск стекла. Затем она ударила еще пару раз, пока не услышала перезвон осколков под оберточной бумагой. Она крушила подарок без ярости, с практически ясной головой. Он больше был не нужен. Раскрыв сверток, Доминик вытащила из погнутой рамки оставшийся целым листок бумаги. С него на Доминик смотрел Элберт. Ей было не жаль потраченного на портрет времени, когда она разорвала его на четыре неровные части. Она совсем о другом жалела.
Ей очень хотелось найти Виктуар и немного поплакаться, только перед сестрой ей бы не было стыдно распустить сопли, и будь на месте Элберта любой другой парень, она бы так и сделала. Но Элберт и Виктуар дружили дольше, чем Доминик с ним встречалась, намного дольше. И, казалось, говорить с сестрой о нем неправильно. Нет, никто не должен знать, как сильно он ее задел, даже Виктуар, которая, несмотря на противоречивые к ней чувства Доминик, всегда оставалась для нее самым близким человеком. Ни с кем не станет она говорить. Ни с кем, кроме самого Элберта, который должен был понять, что это она его бросила, а не наоборот. Не собиралась она ждать, пока он сделает это первым.
Свернув остатки подарка обратно в помятую зеленую бумагу и убедившись, что глаза не выдают недавних слез, Доминик вышла из комнаты, чтобы найти Элберта, вручить ему подарок и порвать с ним раз и навсегда.

Увидев Флинта, она забыла все, что хотела ему сказать. Она ведь так любила его. Когда она спускалась в гостиную, ей казалось, что при встрече она сотрет его в пух и прах, но теперь весь ее пыл исчез, осталось только горькое чувство потери и обида, скрутившаяся в тугой жгут где-то в районе груди. Она так ошиблась в нем. И так ошиблась в себе! Как могла она вообразить, что он найдет ее интересной надолго? Для него она была лишь пятничным увлечением, пусть и продлившимся достаточно долго, чтобы она успела в него влюбиться. Разве не глупо было думать, что они пара? Разве не глупо было думать, что она может им обладать? Единолично, навсегда. Доминик была маленькой наивной дурой, которая все еще верила, что слова имеют вес, а мужские обещания должны выполняться. Конечно, он ей никогда ничего не обещал, но ей казалось, что его слова и поступки говорили за себя. Как же жестоко она обманулась, позволив себе поверить в свою исключительность. Как же подло было с его стороны дать ей повод думать, что он испытывает к ней те же чувства, а затем разбить ее сердце таким изощренным способом. Если бы он сказал прямо, что не желает больше видеть ее в качестве своей девушки, ей было бы не так больно. Но нет, она обманывала себя. Ей было бы так же больно, а может быть и еще больнее, потому что сейчас у нее хотя бы была причина злиться, а скажи он ей честно, что остыл и хочет прекратить их отношения, она не могла бы назвать его подлецом. Да, теперь у нее была причина злиться, но она не могла. Доминик чувствовала себя слишком несчастной, чтобы нападать на него и требовать объяснений. К тому же, она не хотела показаться ему еще большей дурой, устроив истерику там, где, как он, вероятно, считал, не было для нее повода.
Она выслушала его молча, сжав губы в тонкую линию и силясь сдержать непрошеные слезы. Совсем необязательно ему было видеть, как она плачет, и она не собиралась. Доминик втянула носом воздух, успокаиваясь. Когда рука Флинта потянулась к ее волосам, она несильно, но со звуком треснула по ней ладонью. Она должна была быть твердой. Раньше ей всегда это удавалось, она рвала связи и сжигала мосты без сожалений, но сейчас было сложнее, чем когда-либо. Она ведь так любила его.
- Не трогай меня, Элберт, - собственный голос показался ей достаточно спокойным, но каждое слово давалось ей с трудом. Она чувствовала пощипывание в носу, и могла разреветься от любого неосторожно произнесенного слова. - Я знаю, что ты ходил на бал с Треверс. Мог бы просто сказать, что не хочешь, чтобы я мешалась под ногами, вовсе не обязательно было натравливать на меня свою чокнутую подружку.
Доминик осмотрелась по сторонам, желая убедиться, что они одни. Ей совсем не хотелось разыгрывать драму на потеху всему факультету. Достаточно было того, что про них уже сплетничали. Разве он не понимал, что она обязательно обо всем узнает? Это ведь было вопросом времени, когда до нее дойдет сплетня. А уж добрые соседки позаботились бы о том, чтобы она не прошла мимо ушей Доминик. Возможно, он надеялся, что уедет на каникулы раньше, чем ее выпишут, и тогда ему и вовсе не пришлось бы объясняться.
Какой же гад! Доминик чувствовала, как ее трясет, слышала, как в висках бьется пульс. Ей было больно физически. И разве дело это - страдать по человеку, который так легко играет твоими чувствами? Она должна была забыть его, вычеркнуть из своей жизни и даже не тратить время, чтобы что-то выяснять. Но она не могла, и вместо проклятий у нее в голове крутилась только одна мысль. Как вопрос, как ответ, как смысл всего, что творилось у нее в душе.
Я ведь так люблю тебя.

Если бы Флинт не был таким самоуверенным, Доминик и не стала бы с ним встречаться, но сейчас это его качество совсем ей не нравилось. Другой на его месте понял бы, что не стоит пытаться обнимать девушку, которая за две секунды до этого весьма недвусмысленно дала понять, что не хочет, чтобы до нее дотрагивались.
Она попыталась оттолкнуть его, но это ей удалось не сразу. Элберт, казалось, в самом деле, думал, что сможет отделаться парой настойчивых поцелуев. В другой ситуации она бы уступила - Доминик так и не научилась противостоять его поцелуям, возможно, потому что никогда и не хотела этого делать. Как бы зла она не была раньше, в ней никогда не возникало протеста против его прикосновений, напротив, она еще больше их жаждала. Ей хотелось сдаваться ему, и в этом она не боялась показаться слабой. Быть слабой рядом с Флинтом ей нравилось больше, чем быть сильной без него.
Но сейчас все было по-другому. Доминик не была зла, она была несчастна. Она чувствовала себя преданной. Ей хотелось верить ему, и она могла бы убедить себя, что он говорит правду, но ложь в его словах была слишком очевидна. Доминик жила с Треверс в одной комнате и прекрасно знала, что никакого спутника у той не было. Наверняка эта коварная ведьма с самого начала планировала забрать у нее Элберта. А он? На его месте Доминик вовсе не пошла бы на бал. Танцевали и не более? Пока она в одиночестве мучилась в Больничном крыле? А теперь он еще и нагло врал.
- Лжец, - с горечью выдохнула она и оттолкнула Элберта от себя, сама при этом покачнувшись и выронив из рук то, что когда-то было подарком. Лжец. Это стало именно тем словом, из-за которого ее прорвало: слезы ручьем текли по ее щекам. Доминик закрыла лицо руками и отвернулась от него. Ей было стыдно за эти слезы, и она больше не могла чувствовать себя в безопасности, показывая ему свою слабость. Она больше не могла ему доверять. К тому же она представляла, как ужасно она выглядела в тот момент: ее лицо уже было красным и распухшим под слоем тонального крема, который не мог этого скрыть, а теперь, когда она ревела, Доминик, наверняка, была так уродлива, что на нее неприятно было смотреть. - Я тебя ненавижу, - сказала она между всхлипами, пытаясь рукавами стереть влагу с лица, и на темной ткани ее кофты оставались светлые следы от крема, невидимые черные - от туши, влажные - от слез.
Она повторила, что ненавидит его, но уже совсем тихо, для себя. Ей хотелось бы, чтобы это было правдой, но разрывающая боль в груди доказывала, что это не так. Она не могла ненавидеть его сейчас, когда все в ней кричало о любви. Да, несчастной, преданной, растоптанной, но самой искренней, что ей приходилось переживать.
Доминик должна была сказать ему то, что собиралась с самого начала, но слова комом встали в ее горле. Все кончено. Она уже приняла решение, потому что другого варианта и не было. Но сказать это вслух было не так легко, как ей представлялось. Ей необходимо было самой поставить точку в этих отношениях. Элберт уже отказался от нее, когда пошел на бал с Треверс, пусть сейчас и делал вид, что это вполне нормально, а теперь был ее черед отказаться от него.

Отредактировано Dominique Weasley (2019-05-12 14:10:24)

Доминик сделала глубокий вздох и собралась было повернуться к Элберту, чтобы сказать ему, что между ними все кончено, когда ее вдруг грубо развернули, схватив словно тряпичную куклу. От неожиданности у нее на мгновение пропало дыхание, и сердце, казалось, пропустило пару ударов, но все это были мелочи по сравнению с тем, что последовало дальше. Она и раньше видела его взбешенным, иногда даже больше, чем сейчас, но одно дело видеть, а другое - быть объектом его злобы. От испуга у нее внутри все будто похолодело, и она замерла перед ним, как кролик перед удавом. Время для нее остановилась и все посторонние звуки заглохли, она слышала только свой сбившийся пульс, отдававшийся в висках, и не могла отвести взгляда от глаз Элберта, в которых не видела ни капли теплоты. Он и в самом деле был очень зол. Доминик не ожидала, что ее слова могут вызвать такую реакцию, она вообще не думала о том, как Элберт отреагирует на ее заявление о том, что она его ненавидит, потому что в тот момент была полностью поглощена своими собственными чувствами.
- А я люблю тебя. И, может, ты мне объяснишь, что происходит? - Вопроса она уже не услышала, потому что его первые слова эхом отдавались у нее в голове. Несмотря на то, что он сказал это совсем не с той интонацией, которой обычно признаются в любви, Доминик чувствовала, что он говорит серьезно, и не могла не верить ему. Даже если бы она хотела, она не смогла бы найти причину, зачем Элберту было лгать об этом. Не было никакого смысла в том, чтобы ему играть ее чувствами, он никогда не делал это раньше, а сейчас у него не было повода для этого. Если бы он действительно хотел от нее избавиться, то вряд ли стал бы говорить, что любит. - Ты, правда, хочешь сказать, что это из-за Немайн? - Как она могла сомневаться в нем? Теперь она была уверенна, что он не знал о том, что Немайн готовила для нее. Доминик чувствовала себя полной дурой, и Элберт, вероятно, думал точно так же, потому что озвучил ее мысли. - Не строй из себя дуру, Доминик. Ты прекрасно знаешь, что кроме тебя мне никто не нужен. - Нет, она не знала. Если бы знала, то этой ситуации просто не произошло бы. Если бы она знала, то не ревновала бы его к каждой девушке, с которой он говорит. Если бы она знала, то не считала бы, что у Элберта слишком много подруг.
- Свалили отсюда! - крикнул он прямо ей в лицо, и хотя Доминик сразу поняла, что он не к ней обращался, она все равно вздрогнула и зажмурилась на несколько секунд. Она очень сильно разозлила его, и сама теперь не понимала, что на нее нашло, но тогда она была так уверенна в своей правоте, что позволила эмоциям взять верх над здравым смыслом. Последняя неделя была для Доминик довольно тяжелой: в понедельник ее стошнило на Хиггса в общей гостиной, в пятницу Немайн изуродовала ее, из-за чего все выходные пришлось провести в Больничном крыле. А вернувшись, она узнала, что эта ведьма ходила на бал с ее парнем, на первый и последний бал, на который Доминик и Элберт могли пойти как пара. Неудивительно, что у нее поехала крыша, но это все равно никак не оправдывало ее. Он ни в чем не был виноват. Да, она все еще считала, что он не должен был ходить на бал с Немайн или любой другой девушкой, но сейчас она гнала от себя эту мысль, потому что это было не так важно. Что важно, так это то, что он ее любит, а она любит его. И позволить кому-либо, особенно этой чокнутой мегере, встать между ними было бы огромной ошибкой.
- Элберт, - прошептала она и хотела было добавить "прости меня", но у нее язык не повернулся сказать это, поэтому она просто повторила его имя. - Элберт.
Он держал ее лицо в своих ладонях, жестких и мозолистых от постоянных тренировок, и, должно быть, чувствовал неровность ее кожи. Ей было невыносимо от того, что он видел ее лицо так близко, когда оно было испещрено следами от недавнего недуга. Она не хотела, чтобы эта совсем непривлекательная картинка осталась в его памяти. Но отстраниться от него сейчас, когда она уже несколько раз оттолкнула его, она не могла, не хотела, чтобы Элберт сердился еще больше. Доминик осторожно прильнула к нему, все еще чувствуя его раздражение, и положила руки ему на грудь, сначала почти невесомо, коснувшись только кончиками пальцев, затем поместила ладонь туда, где билось сердце. Ей не сразу удалось уловить его сердцебиение под слоями одежды, но, когда она почувствовала его, ей сразу стало спокойнее.
- Это все ее рук дело, - начала Доминик, решив, что с самого начала должна была рассказать ему обо всем. - Я не знаю, что конкретно она сделала, но я точно знаю, что именно она стоит за всем этим. Она меня прокляла или, может быть, это было какое-то зелье. Вообще, я всю неделю неважно себя чувствовала, так что, думаю, она это давно планировала. Я еще в пятницу вечером знала, что это Немайн, но я не понимала, за что она так со мной. Но теперь мне все ясно: она хотела избавиться от меня, чтобы заполучить тебя. Это она сказала тебе, что ее партнер отказался пойти? В пятницу у нее точно еще никого не было. Не было именно потому, что она с самого начала хотела пойти с тобой.
Высказав свои подозрения, она почувствовала, что это уже совсем не тревожит ее. Ей теперь было все равно, что и почему с ней сделала Треверс, но, конечно, это не значило, что Доминик собиралась молча проглотить все это. Она не хотела вступать в открытий конфликт и мстить совсем не хотела, просто нужно было прояснить ситуацию и убедиться, что этого больше не повторится. И, конечно, ей претила мысль, что Элберт будет и дальше дружить Немайн. Он сказал, что кроме Доминик ему никто не нужен, и если это действительно было так, а ей очень хотелось верить в правдивость этих слов, то он должен был принять ее сторону и разобраться с Немайн. То, что она сделала выходило за все рамки и нарушало школьные правила. Доминик хотела, чтобы Треверс наказали, и она хотела, чтобы Элберт поддержал ее в этом.
Она была уверенна, что теперь, зная правду, он поймет, почему она так странно себя вела. Еще десять минут назад ей казалось, что она одна против целого мира, а сейчас к ней вернулось чувство уверенности и стабильности, она больше не боялась упасть, потому что знала, что есть руки, которые ее подхватят.

То, что он сказал, произвело на нее тот же эффект, как если бы Элберт ее ударил. Доминик не хотела верить, что это действительно происходит. Она словно смотрела на себя со стороны, потому что тело ее как будто больше не принадлежало ей. Руки и ноги онемели и не слушались, и ей казалось, что она вот-вот рухнет, но штормило ее только внутри. Элберт не воспринимал ее слова всерьез, думал, что она либо врет, либо не в себе. Она, действительна, была немного не в себе, но точно знала, что не ошиблась. И даже если бы она была неправа, он должен был быть на ее стороне, а не отмахиваться от нее. Он говорил с ней так, будто она была сумасшедшей, а затем фактически послал подальше.
В тот момент ей катастрофически не хватало воздуха, словно кто-то сдавливал ей руками шею, не давая вздохнуть. Знакомое чувство тошноты снова посетило ее. Нет, только не сейчас, - в отчаянии умоляла она, чуть не плача от безысходности. Она уже была унижена как никогда, и не пережила бы еще и это. И то ли ее организм поддался на уговоры, то ли высшие силы спасли ее, но тошнота отступила, и Доминик взяла себя в руки.
Призвав все свое самообладание, или то, что от него осталось, она посмотрела на Элберта взглядом, который он вряд ли видел на ее лице прежде. Ее глаза потемнели от обиды и гнева, и если бы Доминик смотрела в зеркало, то узнала бы в своем отражении мать в те моменты, когда та была по-настоящему зла. Крылья ее носа раздулись, сделав ее похожей на хищную птицу, губы скривились от злости, и вряд ли в ее облике осталось хоть что-то от присущей ей обычно мягкости.
- Я не могу подобрать слов, чтобы описать, как ты мне противен, Флинт. - И она бы многое прокричала ему в лицо, и швырнула бы что-нибудь в голову, но это все не имело смысла. Он обвинял ее в клевете, а сам лгал ей в лицо о любви. И зачем только она поддалась ему? Если бы просто бросила его, как и собиралась с самого начала, то сохранила бы свое достоинство. Теперь же ей казалось, что он провел ее. - Держись от меня подальше. - Доминик не могла просто уйти, что-то внутри нее желало рвать и метать, но головой она понимала, что еще одной истерикой только еще больше выставит себя дурой. Потому она наставила на Элберта палочку и прежде, чем успела подумать, произнесла заклинание, - Инсендио!
Его галстук загорелся, и Доминик не стала ждать, пока он ответит, убежав из гостиной так быстро, как могла. Никто за ней не гнался, но она бежала до тех пор, пока у нее не сперло дыхание. Затем, прислонившись спиной к стене в одном из узких проходов подземелья, она разрыдалась.